Том 2. Сумерки духа

Но, повторяю, было время, когда стихи принимались и понимались всеми, не утомляли, не раздражали, были нужны всем. И не оттого, что прежние поэты писали прекрасные стихи, а теперешние пишут плохие; что толкуют о вырождении стиха, об исчезновении поэтических талантов! Исчезли не таланты, не стихи, – исчезла возможность общения именно в молитве, общность молитвенного порыва. Я утверждаю, что стремление к ритму, к музыке речи, к воплощению внутреннего трепета в правильные переливы слов – всегда связано с устремлением молитвенным, религиозным, потусторонним, – с самым таинственным, глубоким ядром человеческой души, и что все стихи всех действительно поэтов – молитвы. Молитвенны стихи и прежних наших стихотворцев, – тех, в свое время принятых, понятных. Был и будет Пушкин; он принят навсегда, он был и будет нужен; его песни, он сам – как солнце; он вечен, всепроникающ, но, – как солнце, – неподвижен. То, что есть молитвы Пушкина, – не утоляет нашего порыва, не уничтожает нашего искания: он – не цель, не конечный предел, а лишь некоторое условие существования этого порыва, как солнце не жизнь, а только одно из условий жизни. Пушкин – вне времени, зато он и вне нашего пути, исторического и быстрого.

Но вот Некрасов, поэт во времени, любимый и всем в свое время нужный. И его «гражданские» песни – были молитвами. Но молитвы эти оказались у него общими с его современниками. Дрожали общие струны, пелись хвалы общему Богу. Каковы они были – все равно. Они замолкли и уже не воскреснут, как молит-вословия. Но они звучали широко и были нужны, они были – общими. Теперь – у каждого из нас отдельный, сознанный или несознанный, – но свой Бог, а потому так грустны, беспомощны и бездейственны наши одинокие, лишь нам и дорогие, молитвы.

Есть и в прошлом один, нам подобный, «ненужный всем» поэт: Тютчев. Любят ли его «все», понятны ли «всем» его странные, лунные гимны, которых он сам стыдился перед другими, записывал на клочках, о которых избегал говорить? Каким бесцельным казался и кажется он! Если мы, редкие, немногие из теперешних, почуяли близость его и его Бога, сливаемся сердцем с его славословиями, – то ведь нас так мало! И даже для нас он, Тютчев, все-таки – из прошлого, и его Бог не всегда, не всей полностью – наш Бог…

Я намеренно не вхожу здесь в оценку величины и малости того или другого поэта. Вопрос о силе таланта не имеет значения для тех мыслен, которые мне хотелось высказать. Я думаю, явись теперь, в наше трудное, острое время, стихотворец, по существу подобный нам, но гениальный, – и он очутился бы один на своей узкой вершине; только зубец его скалы был бы выше, – ближе к небу, – и еще менее внятным казалось бы его молитвенное пение. Пока мы не найдем общего Бога, или хоть не поймем, что стремимся все к Нему, Единственному, – до тех пор наши молитвы, – наши стихи, – живые для каждого из нас, – будут непонятны и не нужны ни для кого.

3. Гиппиус

Песня

Окно мое высоко над землею, Высоко над землею. Я вижу только небо с вечернею зарею, С вечернею зарею. И небо кажется пустым и бледным, Таким пустым и бледным… Оно не сжалится над сердцем бедным, Над моим сердцем бедным. Увы, в печали безумной я умираю, Я умираю, Стремлюсь к тому, чего я не знаю, Не знаю… И это желание не знаю откуда, Пришло откуда, Но сердце хочет и просит чуда, Чуда! О, пусть будет то, чего не бывает, Никогда не бывает: Мне бледное небо чудес обещает, Оно обещает, Но плачу без слез о неверном обете, О неверном обете… Мне нужно то, чего нет на свете, Чего нет на свете.

1893

Посвящение

Небеса унылы и низки, Но я знаю – дух мой высок. Мы с тобою так странно близки, И каждый из нас одинок. Беспощадна моя дорога, Она меня к смерти ведет. Но люблю я себя, как Бога, – Любовь мою душу спасет. Если я на пути устану, Начну малодушно роптать, Если я на себя восстану И счастья осмелюсь желать, – Не покинь меня без возврата В туманные, трудные дни. Умоляю, слабого брата Утешь, пожалей, обмани. Мы с тобою единственно близки, Мы оба идем на восток. Небеса злорадны и низки, Но я верю – дух наш высок.

1894

Отрада

Мой друг, меня сомненья не тревожат. Я смерти близость чувствовал давно. В могиле, там, куда меня положат, Я знаю, сыро, душно и темно. Но не в земле – я буду здесь, с тобою, В дыханьи ветра, в солнечных лучах, Я буду в море бледною волною И облачною тенью в небесах. И будет мне чужда земная сладость И даже сердцу милая печаль, Как чужды звездам счастие и радость… Но мне сознанья моего не жаль, Покоя жду… Душа моя устала… Зовет к себе меня природа-мать… И так легко, и тяжесть жизни спала… О, милый друг, отрадно умирать!

1889

Баллада («Сырые проходы…»)

Сырые проходы Под светлым Днепром, Старинные своды, Поросшие мхом. В глубокой пещере Горит огонек, На кованой двери Тяжелый замок. И капли, как слезы, На сводах дрожат. Затворника грезы Ночные томят. Давно уж не спится… Лампаду зажег, Хотел он молиться, Молиться не мог. – Ты видишь, Спаситель, Измучился я, Отдай мне, Учитель, Где правда твоя! Посты и вериги Не Божий завет, Христос, в Твоей книге Прощенье и свет. Я помню: в оконце Взглянул я на сад; Там милое солнце, – Я солнцу был рад. Там в зарослях темных Меня не найдут, Там птичек бездомных Зеленый приют. Там плачут сирени От утренних рос, Колеблются тени Прозрачных берез. Там чайки мелькают По вольной реке, И дети играют На влажном песке. Я счастлив, как дети, И понял я вновь, Что в Божьем завете Простая любовь. Темно в моей келье… Измучился я, А жизнь, – и веселье, И правда Твоя, – Не в пыльных страницах, Не в тусклых свечах, А в небе, и птицах, И звездных лучах. С любовью, о Боже, Взглянул я на все: Ведь это – дороже, Ведь это – Твое!

1890

Никогда

Предутренний месяц на небе лежит. Я к месяцу еду, снег чуткий скрипит. На дерзостный лик я смотрю неустанно, И он отвечает улыбкою странной. И странное слово припомнилось мне, Я всё повторяю его в тишине. Печальнее месяца свет, недвижимей, Быстрей мчатся кони и неутомимей. Скользят мои сани легко, без следа, А я всё твержу: никогда, никогда!.. О, ты ль это, слово, знакомое слово? Но ты мне не страшно, боюсь я иного… Не страшен и месяца мертвенный свет… Мне страшно, что страха в душе моей нет. Лишь холод безгорестный сердце ласкает, А месяц склоняется – и умирает.

1893

Бессилье

Смотрю на море жадными очами, К земле прикованный, на берегу… Стою над пропастью – над небесами, – И улететь к лазури не могу. Не ведаю, восстать иль покориться, Нет смелости ни умереть, ни жить… Мне близок Бог – но не могу молиться, Хочу любви – и не могу любить. Я к солнцу, к солнцу руки простираю И вижу полог бледных облаков… Мне кажется, что истину я знаю – И только для нее не знаю слов.

1893

Снежные хлопья

Глухим путем, неезженным, На бледном склоне дня Иду в лесу оснеженном, Печаль ведет меня. Молчит дорога странная, Молчит неверный лес… Не мгла ползет туманная С безжизненных небес – То вьются хлопья снежные И, мягкой пеленой, Бесшумные, безбрежные, Ложатся предо мной. Пушисты хлопья белые, Как пчел веселых рой, Играют хлопья смелые И гонятся за мной, И падают, и падают… К земле всё ближе твердь… Но странно сердце радуют Безмолвие и смерть. Мешается, сливается Действительность и сон, Всё ниже опускается Зловещий небосклон – И я иду и падаю, Покорствуя судьбе, С неведомой отрадою И мыслью – о тебе. Люблю недостижимое, Чего, быть может, нет… Дитя мое любимое, Единственный мой свет! Твое дыханье нежное Я чувствую во сне, И покрывало снежное Легко и сладко мне. Я знаю, близко вечное, Я слышу, стынет кровь… Молчанье бесконечное… И сумрак… И любовь.