Том 3. Менестрель. Поэмы

По грибы — по ягоды

Мы шли от ягоды к ягоде И от гриба к грибу На дальнюю мельницу Lagedi, В приветливую избу. В лесу бежала извивная Порожистая река. Дрожала в руке узывная Талантливая рука. И чувства чуть поздноватые В груди чертили свой знак: И щеки продолговатые Твои алели, как мак. И выпуклости бронзотелые Чуть бились под блузкой твоей. И косы твои параллельные Спадали вблизи ушей. И очи твои изумрудные Вонзали в мои свою сталь, Скрывая за ней запрудную Безудержную печаль. Даря поцелуи короткие, — Как молния, их лезвие! — Бросала ты строки четкие Свои — о себе, про свое… В них было так много лирики, Была она так резка… Смотрел, как тают пузырики В ключе на опушке леска. Смотрел, как играет с мушкою, Выпрыгивая на мель, Быв в то же время игрушкою Сама для меня — форель… Мы ели чернику черную, Фиолевый гоноболь, Срывали траву узорную И сладкую знали боль… Погода стояла дивная, Чуть перились облака, А рядом, как ты, узывная, Стремглавно неслась река.

Твои поцелуи

Твои поцелуи похожи на розу, Которая ветром прижата к другой. Твои поцелуи похожи на грезу, На грезу о жизни какой-то иной… Лобзанья твои исступленно лазурю (Для самоубийцы пленителен гроб…) Твои поцелуи похожи на бурю! На бездну! на хаос! на зной! на потоп!

О, если б…

О, если б ты могла услышать, Что говорит моя душа, — Высокий дух твой стал бы выше, И ты б затихла, не дыша! О, если б ты могла увидеть, Какие в сердце спят края, — Ты позабыла б об обиде, Какую причиняю я! О, если б ты могла почуять, Как я безгрешен, несмотря На все грехи, — меня целуя, Ты б улыбнулась, как заря!

Триолет («Она сидит мечтанно над рекой…»)

Она сидит мечтанно над рекой, Смотря в ее синеющие глуби, Вдыхая упоительный левкой. Она сидит часами над рекой, Зачерпывая изредка рукой Ее воды и воду чуть пригубив. Она сидит, вся в грезах, над рекой, Любя ее ласкающие глуби.

Терцина-колибри

В твоих губах есть тайный уголок, Исполненный неизъяснимой сласти, Где ток бежит от головы до ног. Изнемогая от избытка страсти, Лианой приникаешь ты к груди, — И если я в твоей покуда власти — В моей, в моей ты власти впереди!

1919

«Каприз изумрудной загадки»

Под обрывом у Орро, где округлая бухта, Где когда-то на якорь моторная яхта Ожидала гостей, Под обрывом у замка есть купальная будка На столбах четырех. И выдается площадка, Как балкон, перед ней. К ней ведут две аллеи: молодая, вдоль пляжа, От реки прямо к морю, — и прямее, и ближе, — А вторая с горы. Эта многоуступна. Все скамейки из камня. В парке места тенистее нет и укромней В час полдневной жары. Я спускаюсь с откоса и, куря сигаретку, Крутизной подгоняем в полусгнившую будку Прихожу, и, как дым Сигаретки, все грезы и в грядущее вера Под обрывом у замка, под обрывом у Орро, Под обрывом крутым. Прибережной аллеей эластично для слуха Ты с надменной улыбкой приближаешься тихо И встаешь предо мной. Долго смотрим мы в море, все оветрены в будке, Что зову я «Капризом изумрудной загадки», Ты — «Восточной страной». А когда вдруг случайно наши встретятся очи И зажгутся экстазом сумасшедшие речи, — Где надменность твоя? Ты лучисто рыдаешь и смеешься по-детски, Загораешься страстью и ласкаешься братски, Ничего не тая. А потом мы уходим, — каждый разной дорогой, Каждый с тайной тревогой, упоенные влагой, — Мы уходим к себе, И, опять сигаретку раскурив, я не верю Ни бессмертью, ни славе, ни искусству, ни морю, Ни любви, — ни тебе!..

Поэза новых штрихов

— Выпьем за наших любимых-ненавистных! —

сказал мне как-то Бальмонт

Цветет сирень, благоухая, Томя, и нежа, и пьяня. Какая радость! грусть какая Сегодня в сердце у меня! То я горю, то сладко гасну. Всем отвечаю невпопад. О, как невыносимо-страстно Меня терзает аромат! Я в исступленьи! я до боли В ноздрях вдыхаю целый день, Меня лишающие воли Цветы под именем — Сирень! Как призрачно! как белолистно! Последней белой ночи мрак… Любимая! ты — ненавистна! Ты вражий друг! Ты дружий враг!

Канцона («О, водопады Aluojа…»)

О, водопады Aluojа — Пятиуступная стремнина, Пленительные падуны! Паденье ваше — удалое! Вы, кем овлажнена ложбина, Вы, кто над скалами звучны, — Краса эстийской стороны, — Я вас пою, о водопады Реки извилистой и бурной, В орешник, в густоте сумбурной Запрятанные! Край прохлады В полдневный изумрудный зной, Отныне вы воспеты мной!

Aluoja

Два цветка

От Aluojа до P"uhaj~ogi Нет ни вершка: Одна с другой сомкнулись в беге С рекой река. Какой он быстрый! какой он шустрый Хрусталь — приток! А при слияньи, в затоне, грустный Речной цветок. Он в P"uhaj~ogi иль в Aluoja Узнаешь, как Когда ни доброе и ни злое, А просто так! Ведь влага — влагой, река — рекою, Водой — вода. Так наше чувство — призыв к покою, — Цветет всегда. Оно твое ли? оно мое ли? Никто того Из нас не знает. Но нет в том боли, — Лишь торжество.

Алая монахиня

Алая монахиня. Очи — изумруд. Дерзость в них и ласковость. Нрав капризен. Крут. Льдяная. Надменная. Едкая. Кому, Богу или Дьяволу, — Служит — не пойму. Нежно-милосердная. Жестока и зла. Сколько душ погублено! Сколько душ спасла! Помолись за грешника, С чистым согреши… О, душа безгранная, Дева без души!

Любовь — жертва

И есть любовь, но жертвы нет.

Фелисса Крут

Слова без песен есть, и песни Без слов, но вот что улови: Любви без жертвы нет, и если Нет жертвы, значит — нет любви. Любовь и жертва, вы — синоним, И тождественны вы во всем: Когда любовь мы окороним, Мы Богу жертву принесем. Любовь светла и жертва тоже: Ведь жертвы вынужденной нет. И-а всем, что с принужденьем схоже, Лежит клеймо, позор, запрет. Любви без жертвы не бывает. Неизменимо, вновь и вновь, Упорно сердце повторяет: Любовь без жертвы — не любовь!

Tartu (Dorpat)

Kevade

Проворная, просторная бежала по весне вода. Ты, черная, позорная зима-мертвунья, сгинь. Амурная, задорная, шалила дева Кеvаde. Лазорно-иллюзорная, сияла небосинь. Узорная, озерная трава на пряже невода. Минорная подгорная растительность болот. Фаворная, вся флерная смеюнья-струнья Kevade. Упорная бесспорная забота от работ.

Сонет студёный

Мы с ней идем над морем вдоль откоса: Лазурен штиль в лучистом серебре, И вкус прессованного абрикоса Таит шиповник прелый на горе. Студеный день склоняется к заре. Четвертый солнца час прищурен косо. Щетиною засохшего покоса Мы с ней идем над морем в октябре. Мучительно представить город нам, — Ведь он нанес удар тем самым снам, Которыми у моря мы томимы. Но не могли забыть его совсем: Еще вчера мы были в нем, — меж тем, Как с нашим морем часто разлучимы.