Том 5. Ведь и наш Бог не убог, или Кое-что о казачьем Спасе. Из сказов дедуси Хмыла. Часть III. Смага
Шрифт:
Сегодня казачество почему-то для многих как кость поперёк горла. Но даже те, кто, мягко говоря, недолюбливает казаков, вряд ли смогут возразить, что у них не могло не быть развитого военного дела. Разве что по скудоумию да по злобе своей либо по умыслу. Хочется, вот и всё! Да и что могут ещё сказать наши «азиаты»: корейские тхэквондисты или «русские самураи? Понятно, что своя рубашка ближе к телу. А казаки для них – «пьяный сброд» и «серая масса», не то что «просвещённые буддийские монахи, оставившие тысячи письменных источников». Тем не менее и по сей день потомки «тех самых» казаков отличаются в общей массе от жителей среднерусских широт «природной злостью» и вольнолюбием. И по сей час казачество не является «удобным» в общежитии. Это можно, конечно, оспаривать, везде своих удальцов хватает, но слишком уж ярко бросается в глаза эта разница, когда волей-неволей приходится проводить подобные сопоставления. Поэтому
В народных преданиях, больше на Украине, меньше на юге России, сохранились многочисленные рассказы о легендарных казаках-характерниках, владевших «хитрыми» навыками и наделённых чудодейственной силой. Это знаменитые волжские разбойники Устим Кармелюк, Степан Разин. Прослыл характерником донской казак, генерал-лейтенант Яков Петрович Бакланов. Вот как писал о нём генерал Пётр Николаевич Краснов:
«…Чеченцы трепетали перед ним, и скоро имя грозного Боклю, как называли горцы Бакланова, стало страшным для всей Чечни. Донские дротики уже не называли более презрительно камышом. «Даджал», что значит дьявол, – вот было обычное наименование чеченцами Бакланова.
А он и лицом, и сложением был грозен. Лицо его было изрыто оспой, громадный нос, густые, нависшие на глаза брови, глаза, мечущие молнии, толстые губы и бакенбарды, вьющиеся по ветру.
Рассказывают, что раз пришли к казакам черкесы и просили показать им Бакланова. Они хотели убедиться, правда ли, что грозный Боклю действительно «даджал», то есть чёрт.
Очередной казак доложил об этом Бакланову.
– Проси! – сказал Бакланов. Живо засунул он руку в печь и сажей вымазал себе лицо.
Черкесы вошли, встали в избе и в страхе жались друг к другу. Яков Петрович сидел и дико водил глазами, выворачивая их. Потом он поднялся и медленно стал приближаться к гостям, щёлкая зубами. Испуганные черкесы начали пятиться к дверям и, наконец, шарахнулись из комнаты.
– Даджал! Даджал! – кричали они.
То, что Бакланов кидался в самую сечу боя и выходил целым и невредимым, то, что, будучи даже тяжко ранен, он оставался в строю, внушило казакам и солдатам мысль, что он заколдованный, заговорённый, что его можно убить только серебряной пулей. И верили в него, и боялись, и обожали его казаки!»
Из России по почте казачьему атаману неизвестно от кого пришёл подарок – чёрное шёлковое полотнище с вышитой на нём мёртвой Адамовой головой (черепом) и двумя скрещёнными под нею костями. Этот мрачный образ, получивший название баклановского значка, наводил ужас на горцев, и с ним Яков Петрович не расставался до конца жизни.
Если же вполне можно допустить, и не без основания, наличие у наших предков «хитрых» воинских приёмов, то почему бы у них не могло быть и других «хитростей» – более, так сказать, философского характера? Ведь богоискание характерно для зрелых душ, которые есть среди любого народа. И на Востоке, и на Западе разве люди чем-то отличаются друг от друга? И там и здесь те, кто не от мира сего, приходили к сходным выводам.
Письменных же источников о Спасе просто не могло остаться, хотя бы в силу имевшей место религиозной политики. Христианская вера считала Спас наследием язычества, с которым вела непримиримую войну за место под солнцем. Любые письменные источники, в которых было хоть какое-то расхождение с христианской догматикой, объявлялись отречёнными книгами, за которые полагалось преследование. Этого вполне достаточно, чтобы за века подобного противостояния не осталось «трактатов» по Спасу, которых в сути и быть-то не могло, так как та социальная среда, в которой жил Спас, была в основном неграмотная. Да и Спас – вовсе не учение, которое можно закрепить в каких-либо книгах, о чём мы только и говорим и ещё скажем в своё время. Тем не менее о мазыкской «хитрой науке» тоже нет ни одного письменного источника, разве что сказки Афанасьева. Однако это не помешало ей дожить до наших дней в устной традиции.
Так можно ли считать Смагу вообще традиционной? Наверное, всё же можно. Само слово «традиция» с латинского означает «передача». Мы получили Смагу от старого знахаря, а он, в свою очередь, от «хорошего человека». По крайней мере, на наш вопрос, откуда он всё это вытащил, Лесник отвечал именно таким образом. Хотя позже он всё же рассказал нам, что его наставником
в Спасе был некий кубанский казак Антон Иванович Матухнов из Черкесска. И мы передаём «его науку», а наказитель именно так и называл её (хотя в его определении «наука» было больше смеха, чем значимости), уже дальше. В этом уже просматривается традиция. Разве не так? Пусть хоть и коротенькая традиция, не заявляющаяся на звание древнерусской, но тем не менее достаточно любопытная, чтобы обратить на неё своё внимание. Подобное пояснение похоже на старый анекдот. На первый взгляд бессмысленный, но не бестолковый.Один философ решил доказать всему городу существование «того» мира. И вот глубокой ночью, когда все уже спали, философ стал ходить по улицам города, бить в барабан и громко кричать: «Вот я не даю никому спать. Хожу, бью в барабан и бужу всех. Вы думаете, что я не от мира сего. Значит, я от мира ТОГО. Значит, тот мир существует!»
Так, значит, и Смага «не от мира сего», но всё же она традиционная? Или как?
Так или иначе, но является ли Смага традиционной, судите вы сами. Ибо когда знахарь или знахарка передают свои познания восприемнику, они вполне могут передать ему часть своих находок и додумок. Менее ли ценные от этого их познания? Воспринимая их дар, как-то даже не задаёшься вопросом о его древности, хотя наказитель и подчёркивал важность чистой передачи Спаса – без себя в довеске. Поэтому для нас так и осталось непонятным, столкнулись ли мы действительно с традицией Спаса либо же получили опыт одного – двух человек, а потому искали подтверждения слов наказителя из других источников. Что-то находили, что-то так и осталось «из единых уст». И несмотря на многочисленные сомнения и противоречия, мы всё же решили вынести всё то, с чем столкнулись, на суд. Хотя бы для проверки самих себя.
Прежде же чем начать непосредственно разговор о самой Смаге, позволим себе ещё несколько общих слов. В своё время все эти или им подобные «практики» были приведены в серии книг издательства «Питер». И если бы не это событие, то вряд ли бы мы взялись бы за эту работу. По большому счёту она не столь важна и нужна для нас, хотя и даёт возможность скинуть с себя лишнюю тяжесть. Ведь в самом Спасе эти прикладные работы занимают очень скромное место. Но слишком уж много вольностей в отношении «исторической действительности» (имеем в виду самих себя, а не вышеупомянутую традиционность; мы-то точно есть историческая действительность!) было допущено в этих книгах. А если быть более придирчивым, то эти книги – один сплошной сон наяву, если смотреть на них из мировоззрения Спаса.
По большому счёту «Славянская гимнастика», приведённая в этой серии книг, есть авторская методика В. Э. Мешалкина. Поэтому сделать работу над своими ошибками (!) является одной из наших насущных задач. Ошибки же эти состоят в том, что при беседах с Владиславом Эдуардовичем мы позволили себе некоторые вольности, а точнее, додумки в толковании того, с чем столкнулись. Мы пытались слепить «красивый» и «удобный» образ Спаса. В какой-то мере – создать из него «коммерческий продукт». Это «репей», от которого надо однажды избавиться. Почему бы это не сделать сейчас? В этих книгах по «славянской здраве» мало что осталось от казачьего Спаса. Все представленные там прикладные работы проходили под названием то «славянской здравы», то «славянских гимнастик», и основное внимание в этих книгах было уделено оздоровительной составляющей. Это не совсем та суть, которая была заложена в них изначально, и, отдавая великую дань уважения Владиславу Эдуардовичу Мешалкину, хотелось бы всё «повернуть на круги своя», показать именно эту часть Спаса, как она была рассказана нам. Хотя бы из уважения к наследию предков.
Вот теперь, сделав все необходимые отступления и пояснения, можно приступить и к самим прикладным работам Смаги. Что они представляют собой?
Состоит Смага из пяти сводов, или поконов. Это свод Огня, свод Воды, свод Земли, свод Воздуха, он же свод Неба, и Круговой свод. У большинства народов взаимодействие с природными силами постепенно складывалось в представления о первостихиях, в понятие так называемой натурофилософии. Эти представления носили не только мировоззренческий характер, но и прикладной. Прикладные представления о первостихиях, или статях стихийных, в полной мере как раз и отразились в сводах Смаги. Дошли до нас и старые названия сводов, которые почти вышли из употребления и лишь раз, и то вскользь, были озвучены наказителем. Свод Огня имел название покон Перуна, свод Воды назывался поконом Даны, свод Земли звался поконом Велеса. Свод Воздуха именовали поконом Стрибога, а Круговой свод назывался поконом Лады. Разговор о Смаге – это, по сути, разговор о первостихиях мира. Кратко само понятие первооснов было затронуто нами в рассказе об Образе мира, поэтому повторяться здесь нет смысла. Остановимся на прикладной их стороне.