Томится душенька на зоне
Шрифт:
Сыч не ухнул, но из темноты вдруг выскочил огромных размеров пес. С угрожающим рычанием бросился на Евгению, но хозяин успел его упредить.
— Фу, Барбаросс!
Пес присмирел и даже лизнул Евгении туфлю.
Анатолий Данилович был так измотан, что лишь слегка потрепал своего Барбаросса за холку. Еле взошел на высокое крыльцо, долго возился. Нащупав клавишу, включил свет в прихожей и сразу в холле.
Евгения ожидала увидеть совковую мебель, расставленную со стариковским вкусом. Старинные буфеты, серванты брежневских времен, продавленный диван… Так было в доме у ее бабушки. Но у Анатолия Даниловича все было по-другому.
Анатолий Данилович подошел к камину, взял с полки длинные спички, одну зажег, поднес к очагу. Дрова вспыхнули мгновенно.
— Что-то холодно мне, — сказал он, с трудом опустившись в кресло.
Евгения увидела на диване аккуратно сложенный плед. Расправила его, накрыла старика.
— Спасибо.
— Может, «Скорую» вызвать? — встревоженно спросила она.
— Нет. Я просто устал… Даже таблетку не буду… Если тебе не трудно, сделай чаю. Там на кухне… Все в твоем распоряжении…
Кухня находилась рядом. Огромная комната, квадратов сорок, вряд ли меньше. Мебельный гарнитур на зависть домохозяйкам, импортная плита с вытяжкой; обеденный стол из дуба с гнутыми ножками, стулья-кресла с высокими спинками. Двухкамерный холодильник, в котором, как думала Евгения, быть ничего не могло. По идее, хозяин должен был разморозить его, уезжая.
Но нет, холодильник изобиловал яствами. Свиной окорок с золотисто-коричневой корочкой, сыр, сливочное масло, две картонки с яйцами. Бутылка коньяка в специальном углублении. И в шкафах — аккуратные пластиковые емкости с пояснительными надписями — «сахар», «гречка», «рис», «мука»… Чай, кофе, пряности. Масло подсолнечное и оливковое. Одно слово, мечта хозяйки…
Евгения поставила чайник и вернулась в комнату. Анатолий Данилович как был, так и оставался в кресле. Глаза закрыты, дыхание спокойное. Но старик не спал. Услышав шаги, открыл глаза, устало улыбнулся гостье.
— Чай сейчас будет… Может, яичницу сделать? — спросила она.
— Сделай. Себе. А мне только чай…
Евгения церемониться не стала. Напоила его чаем, а сама устроила себе роскошный ужин. О том, что это может нанести вред фигуре, она и не думала. А если бы и думала, все равно бы не остановилась. Во-первых, она сама по себе худенькая: конституция такая. А во-вторых, нет человека, которому она хотела бы нравиться. Умерла ее любовь. Вместе с Никитой умерла. И все мужики, в том числе и он, похотливые пакостники. Ни с кем она не хотела и никогда, казалось, не захочет…
Бутылку она откупорила без спросу. У Анатолия Даниловича больное сердце, ему спиртное противопоказано, а в доме, кроме него, никого нет. Так что, по логике, этот коньяк предназначен ей. Да много она и не будет. Так, рюмочку-другую за обретенную свободу…
Но на первые две рюмочки уютно легла третья, четвертая… Евгения и не заметила, как приговорила бутылку. Пьяной она себя не чувствовала, но, поднявшись со стула, вдруг поняла, что сейчас упадет. Тем не менее она добралась до каминного
зала и рухнула на диван…Проснулась она утром. За окнами свет; кресло, где ночевал Анатолий Данилович, пустое; сама Евгения заботливо укрыта пледом. А из холла доносятся голоса.
— Ну и где ты эту алкоголичку подобрал? — пренебрежительно спросил фальцетно-писклявый мужской голос.
— Эдик, ты не прав, Женя совсем не алкоголичка, — не согласился Анатолий Данилович.
Голос его звучал возмущенно и вместе с тем достаточно бодро для набравшегося сил человека.
— А бутылку кто в одиночку выжрал?
— И что?.. Девушка первый день на свободе…
— Первый день на свободе?! Она что, уголовница?! — истошно спросил незнакомый Эдик.
— Она не уголовница, она жертва обстоятельств…
— Жертва… Смотри, как бы ты сам жертвой не стал.
— Я, между прочим, тоже сидел.
— Ну, ты — другое дело… Дед, сколько раз я тебе говорил, не подбирай с улицы всякую шваль…
— Во-первых, она — не шваль. А во-вторых, сбавь обороты!
— Все, дед, проехали! — сбавляя тон, сказал Эдик. — Не быдло так не быдло… Но все равно за ней глаз да глаз нужен… У тебя здесь деньги, вдруг она воровка?
— Все, хватит!
— Ну, хватит так хватит… Как там Сонька поживает?
— Ничего… Ничего хорошего… Привет тебе передавала… И я от тебя привет передал. Хотя ты и не просил…
— Ну почему не просил? Я Соньку люблю…
— Мог бы хоть раз к ней съездить, — не без упрека сказал Анатолий Данилович.
— И съезжу. Вот с делами разгребусь и съезжу… Дед, мне уже пора. Встреча важная… А с этой ты ухо востро держи. Гони ее прочь!
— Гнать ее не буду. А домой ее отвезу. Она из Москвы, родители у нее здесь…
— Так давай я сам ее отвезу.
— Знаю я тебя. Ты ее на первом же повороте выбросишь.
— Хорошего же ты мнения обо мне, дед! — возмутился Эдик.
— Хорошего… Встреча у тебя важная, не опоздать бы…
Внук уехал, а дед вернулся в свое кресло. Ворохнулся, устраиваясь поудобней, и затих.
Евгения открыла глаза, подняла голову, настороженно посмотрела на старика.
— Кто это был?
— Внук приезжал. Эдуард.
— Не любишь ты его.
— Почему не люблю? — сдержанно возмутился старик.
— Да холод в твоем голосе… Мне он тоже не понравился. Хотя бы потому, что я не воровка.
— Я знаю. У тебя сто двадцатая статья.
— Ну, это же я тебе сказала. А сказать можно, что угодно…
— Нет, я звонил, узнавал…
— Куда звонил? В милицию?
— В общем, да. Есть у меня человек… Надо было сначала бутылку убрать, а потом узнавать…
— Какую бутылку?
— Которую ты на кухне оставила… Ты как себя чувствуешь?
— Холодненького бы чего-нибудь.
— Ясно.
Анатолий Данилович ушел и вернулся со стаканом холодной минералки. Евгения схватила его с жадностью путника, неделю проведшего в знойной пустыни без глотка воды. Выпила, полегчало.
— Спаситель.
— Эдик в алкоголики тебя записал, — усмехнулся Анатолий Данилович.
— Вообще-то я мало пью. До тюрьмы редко и по праздникам, в зоне с этим вообще строго… Дорвалась, что называется, до бесплатного…
— Бывает. Я, когда освободился, две недели не просыхал…
— Ну вот, рыбак рыбака поймет издалека, — задорно улыбнулась Евгения. И, спохватившись, спросила: — Ты меня до станции довезешь?