Тот самый

— Диббук посылает ментальный сигнал, — сквозь зубы прошипел Алекс, отбрасывая обрез и доставая из безразмерного мешка под ногами Узи. — Те, кто его слышат — спешат на зов. Как мухи на запах дерьма.

— А нельзя его как-то приглушить? Ну то есть, заткнуть?

— Мы как раз над этим и работаем, кадет.

От выстрелов у меня уже гудела голова. Несмотря на наушники, — Алекс прихватил из тира две пары.

Кладбище открылось неожиданно. Вдруг кончились избы, оставив одни лишь дубы да берёзы, густые, как в лесу. А потом появились кованые ворота — открытые настежь — и мы въехали на кладбище.

Здесь, на удивление, никаких зомби не было. Когда я заглушил двигатель и спрыгнул на усыпанную прошлогодними листьями тропинку, вокруг разлилась тревожная звенящая тишина. Где-то в деревьях кричала галка.

В глубине кладбища на надгробия капала вода — начинался дождь.

К нам, опираясь на исполинскую лопату, шел человек. Нормально шел, не здоровых ногах. И голова была на месте: не клонилась набок, не пучила круглых глаз, не сверкала оголёнными нервами…

— Живой, кажись, — сказал я с некоторым удивлением.

Чувство, что я попал в компьютерную игру, понемногу улетучивалось.

— Это Гиллель, — сказал Алекс, закуривая сигарету. — Местный сторож.

— Здравствуйте, — интеллигентно сказал заросший по самые глаза сторож, в ермолке, синей саржевой косоворотке и чёрной жилетке. Галифе его были аккуратно заправлены в сизые от старости кирзовые сапоги. — Извините за беспокойство.

— Где он? — вопросил Алекс, пожимая руку сторожа, освобождённую от черенка лопаты.

— На том конце. Я хотел загнать его в склеп, но не смог. Одному несподручно, а дочь как раз уехала в город.

— Хорошо, что уехала, — одобрил Алекс. — Судя по количеству жертв, Диббук очень силён. Вдвоём вы бы не справились.

— Зря вы так, — моргнул пегими, как у лошади, ресницами сторож. — Мириам многое умеет.

— И всё же хорошо, что её здесь нет, — мягко, но настойчиво повторил Алекс. — Женщины не должны марать руки такой мерзостью.

— Вы слишком старомодный человек, Александр Сергеевич, — сказал сторож и повернувшись вдоль тропинки, лопатой указал направление. — Вон там он прячется. Видите? Готический склеп в виде собора Парижской богоматери? За ним начинаются очень старые могилы. Диббук где-то там.

Я полез в Хам, чтобы вооружиться. На плечо легла рука.

— Оставайся на месте, кадет.

— Но…

— Диббук — бестия хитрая. А у тебя пока что опыта маловато, — и шеф отвернулся к сторожу. — Шемайя, присмотрите за моим учеником. Не пускайте его на могилы. Что бы ни случилось.

— Я хотел идти с вами, — пожав громадными, как ляжки быков, плечами сказал Гиллель.

— Это лишнее. Магендовид у вас? — сторож протянул что-то шефу, и тот поднял за цепочку большой кулон: шестиконечная Звезда Соломона, сделанная из серебра, или другого светлого, почти белого металла. — Лучше поднимитесь на колокольню. Будете предупреждать. Код помните?

— Один удар — справа, два — слева. Средний — опасность впереди…

— Большой — ты попал в окружение, — закончил Алекс и не оглядываясь пошел по тропинке.

Походка его сделалась тихой и вкрадчивой, как у пролезшего в курятник лиса.

Мы с Котовым договорились приглядывать друг за другом, — думал я, шагая за неторопливым Гиллелем. Он шел, опираясь на лопату, как на посох. — Отец Прохор наказал приглядывать за шефом. Шеф попросил кладбищенского сторожа приглядывать за мной… Круговая порука получается. Или тайная канцелярия…

Колокольней оказалось не слишком высокое коренастое здание рядом с синагогой. Основание было каменным, в чёрных языках сажи. Дальше шло дерево — мощные, в обхват, стволы, тоже палёные. Но им это лишь придало крепости…

С высоты открывался дивный вид на кладбище.

Предполуденный сумрак — солнце сегодня решило взять отгул — окутывал мраморные склепы, застревал в верхушках осин и путался в хитросплетениях памятников и надгробий. Казалось, кладбище спит, до того неподвижными были каменные изваяния и непривычно лишенные крестов могилы.

Цвета здесь преобладали серые и тёмно-зелёные, болотные, а запах был сырым, но на удивление свежим. Ветер шел совершенно непредсказуемо: снизу.

Услышав глухой стон — словно бы сама земля разверзлась — я поднял голову. В небе надо мной раскачивался гигантский зёв. Главный колокол. Его окружали жерла поменьше, в них угадывались плоские железные языки… Причудливый пирсинг верёвок соединял языки в единое целое.

— Еврейские колокола звонят не так, как православные, — негромко сказал Гиллель. Он стоял, всё так же опираясь на лопату и смотрел вниз, на кладбище. — Вы не услышите малинового перезвона, или утробного рёва царь-колокола. — Наши колокола всё больше молчат…

Приглядевшись, я заметил, что древко его лопаты было испещрено буквами еврейского алфавита.

Это были заглавные буквы. Великолепный радужный Йуд, сумеречный Гей, незаметный, но незаменимый Вав… Принято считать, что в еврейском имени бога, «Иегова», две буквы «Гей» — это две совершенно разные буквы.

— Вон он! — я не удержался от возгласа, когда увидел — всего на миг — голову Алекса, мелькнувшую на фоне серого, как старый мел, надгробья. — Что он делает?

— Охотится, — спокойно пояснил Гиллель. — Редкое по нынешним временам развлечение…

Развлечение? — я вспомнил женщину с оторванной ногой. По спине пробежала судорога.

— Кто такой Голем? — спросил я сторожа. — Вы знаете?

— Существо из глины, оживлённое волшебными словами, вложенными в его рот, — ответил Гиллель. Я воззрился на него с неподдельным изумлением. — Предание говорит, что всех нас Господь создал из глины. И вложил в уста наши живую речь — тем мы и отличаемся от животных.

— Вы в это верите?

— У меня нет доказательств обратного, — улыбнулся сторож. — Смотрите.

Из зарослей колючей ежевики на краю кладбища воздвиглось высокое существо, разодетое в яркий костюм. Движениями оно напоминало марионетку Арлекина, которую показывают на деревенских ярмарках. Но выполненную в полный рост.

Существо нечувствительно продралось через кусты и вышло на тропинку…

— Диббук, — сказал Гиллель, и протянув руку назад, не глядя нащупал верёвку и дёрнул.

Звука, как сторож и обещал, я не услышал.

Задрав голову, я мог наблюдать, как качнулся небольшой колокол слева, как язык его упёрся в железный бок — словно там был больной зуб; грудной клеткой, рёбрами и даже глазами я почувствовал удар. Провал в бездну, в слепую пустоту. На мгновение стало нечем дышать. Казалось, барабанные перепонки сейчас лопнут от давления, от ожидания грохота… Но звук так и не родился.