Тот самый

Я видел, как Алекс скользнул к Арлекину. Хищно, стремительно, как ягуар… Как тот ответил ломаным движением руки — и шеф отлетел, ударившись спиной о гранитное надгробье с шестиконечной звездой.

Возник порыв бежать туда, вниз, чтобы помочь… Но тут же я почувствовал на плече неимоверный груз — руку сторожа. Гиллель молча покачал бородой и снова встал спокойно, обхватив обеими руками древко… Так рыцарь опирается на верный двуручный меч, — подумал я.

Алекс поднялся, и вновь бросился на Арлекина. Схватил того за шею, заломал…

— Почему он не взял пистолеты? — вырвалось у меня. — У нас в машине целый арсенал!..

— Мёртвое нельзя убить, — спокойно ответил сторож. — А Диббук — существо, несомненно, мёртвое. Его можно лишь усыпить. На время.

— Это моя вина, — неожиданно сказал Гиллель.

Я смотрел, как Алекс борется с Арлекином, не замечая, что из-под ногтей, вцепившихся в оградительный деревяный брус, выступила кровь.

— Но не вы же разбудили его, верно?

— Не я, — качнул головой сторож. — Но вина — моя. Я отвлёкся.

— На что?

Мы оба пребывали в диком напряжении. Стоя здесь, наверху, в полном бездействии, наблюдая, как Алекс сражается внизу совсем один… Наверное, этот разговор спасал нас от безумия. И от необдуманных поступков.

— У меня родилась дочь, — ответил сторож. — Мать её умерла — к сожалению, так и должно быть. И я стал растить Мириам один. Я… не смог, да и не хотел отдать девочку родственникам. Я учил её. Сначала — мидрашим, затем — таргумим… Остальное она постигла сама. Но я отвлёкся. Вместо того, чтобы стоять на страже, чтобы денно и нощно бдеть… Я позволил себе великую радость — обретение собственного дитя. А наш Бог — очень жестокий бог. Он не терпит, когда любят кого-то, кроме него. И уж тем более не терпит, когда кто-то вырывается из-под контроля. Он наказывает. И наказывает прежестоко.

— Мне кажется, в том, что случилось, нет вашей вины, — я вспомнил о бароне Зеботтендорфе. — Нынешний Диббук — порождение не вашего бога. Его сотворил человек.

— Вы слишком молоды, юноша, — качнул монументальной головой сторож. — И не знаете, о чём говорите. Но всё равно спасибо — за попытку утешения.

Алекс к тому времени был с ног до головы покрыт грязью — как и Арлекин. Цветные одежды его замазались, смешались с землёй и листьями, и теперь Диббук больше напоминал чучело, какие крестьяне ставят на огородах для отпугивания птиц.

Алекс шатался. Он раз за разом обрушивал Диббука в грязь, но тот восставал, как аэромэн, беспорядочно размахивая конечностями-палками.

В какой-то миг Арлекин, собрав силы, бросился на Алекса, опутал его руками-ногами и ухнул вместе в какой-то склеп… Я считал. Одна секунда… Две секунды… Три…

— Я должен ему помочь, — сорвавшись с места, я чуть не врезался носом в черенок лопаты. Буква «Йуд» загородила всё зрительное пространство — Гиллель незаметно оказался у меня на пути. — Я должен.

— Тогда ты станешь следующим Диббуком, и Голему придётся тебя убить, — спокойно сказал сторож и отступил с моей дороги. — Выбирай сам.

Я опустился на светлые, чуть сырые доски, обнял ноги и положил голову на руки. Пятки жгло — сознание того, что я здесь, в безопасности, пока он там борется за свою жизнь…

— А вы почему не идёте помочь? — наконец спросил я. — Вас-то Диббук не возьмёт, я прав?

— Это его выбор, — пожал плечами Гиллель. — А я — всего лишь сторож, который должен дождаться свою дочь из города.

— Вы — эгоист, — обвинил я.

— Всякий, у кого есть дитя — эгоист. Иначе род человеческий давно иссяк бы.

— Неправда! Алекс сражается не потому, что у него есть дети.

— Ты уверен?

Я поднялся на ноги и оглядел погост. Кладбище было пусто. Ни Арлекина, ни Алекса.

— Я должен ему помочь, — сказал я, набычившись, глядя исподлобья на Гиллеля. — Это мой выбор.

Слова пришли сами. А может, я вспомнил, что говорили в подобных случаях Алекс и майор Котов…

— Тогда ступай, — Гиллель отошел от лестницы, которая вела вниз.

Внизу было сыро и на удивление тепло — как в предбаннике.

Руководствуясь картинкой, оставшейся в памяти, я побежал по узкой тропке меж гранитных чёрных надгробий. Дальше, в глубине парка, они сменились на изваяния, затем — на почерневшие склепы. Мне нужен был с скульптурой крылатого ангела — именно в яму под ним Арлекин утянул шефа.

Не тот… Не тот… Ангелов с крыльями оказалось на удивление много. Некоторые горько плакали, сидя на надгробных плитах, другие, молитвенно сложив руки, возводили очи к глухим небесам. Мне нужен был тот, что походил одновременно на ангела, и на козла…

Запыхавшись, бежал по тропинкам, и казалось, что бегу я по замкнутому кругу: одни и те же склепы, одни и те же имена… Эсфирь Наумовна Блюм — тысяча восемьсот двадцатый год; Эммануил Германович Канторович — тысяча восемьсот пятьдесят первый…

Александр Федорович Стрельников.

Надпись бросилась в глаза, мелькнула. И — пропала. На бегу я поразился непохожести её на другие, а в следующий миг — удивительной знакомости. Де-жа-вю. Ненавижу этот неуклюжий эвфемизм, но другого определения сходу подобрать не могу…

Я. Это моя могила, — вспрыгнуло в голову, завертелось огненным колесом. Я остановился, как вкопанный. Поворотился назад. Шагнул к могиле…

Алексей Теодорович Стрельцов. Вот что было написано на камне. Я просто ошибся. Неправильно прочёл на бегу.

На верхушке покатого камня, придавившего могилу, восседал ангел, похожий на козла. В основании камня чернела дыра.

Всё ещё переживая свой промах, на негнущихся ногах я подошел к дыре, опустился на колени, прямо в сырую палую листву, и заглянул внутрь.

Из дыры тянуло могильным холодом и тленом.

И вдруг, прямо мне в лицо, оглушительно чихнули. От неожиданности я подскочил и больно ударился макушкой о каменный выступ. Оказалось, это кончик ангельского крыла… Потирая голову, я вновь заглянул в дыру — светя новоприобретенным айфоновым фонариком — и разглядел два опалесцирующих, как у кота, глаза.

— Будешь меня слепить, или всё ж таки подашь руку?

Лицо Алекса было покрыто грязью — светились одни белки и зубы. Волосы, в обычное время аккуратно зачёсанные назад, растрепались и обняли голову кудрявым ореолом. К пальцам, уцепившимся за моё запястье, прилипли комочки глины, истлевшие до прозрачности листья и мелкие соломинки. Рука, до самого локтя, была обвита цепочкой — я узнал ту, на которой болтался кулон, Магендовид.