Тот случай между Илаем и Гвен

Мама кивнула.

— Он охвачен горем, Илай. Он не знает, кого обвинить. Я видела снимки Молли и разговаривала почти со всеми нейрохирургами больницы. Ты сделал все правильно!

— Тогда почему?! — взорвался я. — Если я сделал все правильно, согласно книгам, почему всё закончило так? Ведь у этого мужчины больше не осталось ничего!

— Это не твоя вина. — Мама встала и обхватила руками мое лицо. — Дорогой, я говорила тебе и раньше, не в твоих силах спасти всех. Ты не Господь Бог. Люди приходят к нам, будучи больными, и мы делаем все возможное, все, что в наших человеческих силах, используем все способы, чтобы вылечить их, но иногда это не помогает, к сожалению. Ты не убивал ее. Не ты стал причиной того, что он потерял всю свою семью. Это сделал не ты!

Вздохнув, я кивнул. Я знал, она была права, но мне не становилось легче.

Шагнув в сторону, она взяла плащ.

— Тебе стоит недельку отдохнуть.

— Мам!

— На тебя подали в суд, Илай. Не важно, справедливо или нет, адвокаты займутся этим вопросом. Но ты не можешь работать в таком состоянии. Посмотри на себя! Я говорю тебе это как директор больницы: тебе нужно уйти на время и дать отдых своей голове. Бессмысленно пропадать здесь сутками. Если ты в таком состоянии где-нибудь оступишься или ошибешься, все станет в десятки раз хуже.

— Что я буду делать целую неделю, мам?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Бриться, есть, спать, разговаривать со своей девушкой.

— Ты знаешь?..

— Конечно же, я знаю! То, что я — твоя мать, не значит, что я неожиданно ослепла. Я даже могу сказать, когда между вами всё изменилось и вы перестали притворяться, что ссоритесь. Разговаривал ли ты с ней с тех пор?

Я не ответил.

— То есть, может оказаться, что она больше не твоя девушка?

Я вздохнул, не желая поддерживать этот разговор.

— А ты знаешь, что она закончила роспись? Или ты забыл, что земля продолжает крутиться, даже если ты остановился? Сейчас я иду на церемонию открытия росписи. — Она распахнула дверь. — Ты со мной или нет?

— Иду, — пробормотал я, придержав для мамы дверь.

Честно говоря, я не знал, что Гвиневра успела закончит роспись. Она много раз пыталась встретиться со мной, поговорить, но я не подпускал ее к себе. Мне все еще было плохо.

— Что ж, разве это не напоминает один фильм? — Мама окинула взглядом докторов, медсестер, почти здоровых пациентов и даже прессу.

Гвиневра стояла напротив всех, крепко сжав руки. Она всегда так поступала, когда волновалась. Она выглядела мило, надев простую розовую юбку, черную рубашку с V-образным воротом и убрав волосы в косу на боку. Она даже нанесла легкий макияж. Увидев маму, Гвен кивнула, а потом ее взгляд переместился на меня. Улыбнувшись, она перевела взгляд на толпу.

— Спасибо всем, что пришли. Многим из вас, я в курсе, директор больницы не оставила иного выбора, — произнесла Гвиневра, и люди вокруг засмеялись.

Мама скрестила руки на груди, наблюдая за смеющимися.

— Когда меня впервые попросили сделать роспись в вашей больнице, я не даже представляла, с чего можно начать. Поэтому я гуляла по коридорам больницы. Иногда вы замечали меня, но чаще всего не обращали на меня никакого внимания, так как все ваше внимание было приковано к больным. За то время, что я провела здесь, многие из пациентов ушли, кто-то в счастливый путь, а кто-то в печальный. Всегда оставались только вы, медики, что бы ни произошло. Быть врачом… это действительно то, чего вы хотели? Я надеюсь, моя роспись послужит напоминанием о когда-то данном вами обещании, и мы, пациенты, благодарим вас за это.

Она повернулась и кивнула, чтобы занавес сняли.

В одно мгновение покров был снят, и все замерли, не произнося ни слова.

На стене были изображены пациенты, гуляющие в парке: пожилые, сидящие кто в инвалидных колясках, кто на скамеечке с тростью в руках, подростки, слушающие музыку, родители, держащие детей на руках. В углу, от потолка до пола был нанесен текст клятвы Гиппократа.

Вот почему она просила мой медицинский справочник.

Я, мама и все присутствующие здесь люди вновь прочитали знакомые нам слова:

«Клянусь честью, используя все мои знания и умения, исполнять этот завет:

Я приму все необходимые меры во благо больного, избегая залечивания и терапевтического нигилизма.

Я буду помнить, что медицина, как и наука, — это искусство, и что доброта, сочувствие и понимание могут превосходить по силе действия хирургический нож или химическое обезболивающее. Мне не будет стыдно признаться в незнании или обратиться за помощью к своим коллегам, когда их знания потребуются для лечения моего пациента.

Я буду уважать конфиденциальность моих пациентов и хранить их проблемы как тайну. Особенно внимательно должен я действовать в вопросах, от которых зависит жизнь пациента. И, если мне удастся спасти жизнь, я буду благодарен за это. Но также в моей власти может быть и лишение жизни. Памятуя о собственной тленности, эту великую ответственность я должен принимать со всей смиренностью. Главным образом я не должен играть в Бога.

Я буду помнить, что лечу не лихорадку или раковую опухоль, а больного человека, чье заболевание может повлиять как на близких, так и на финансовую стабильность его семьи. И в этом тоже моя ответственность.

Каждый раз, когда смогу, я буду предотвращать болезнь, потому что предупреждение лучше лечения.

Я буду помнить, что остаюсь членом общества со специальными обязательствами ко всем моим товарищам по разуму, как здоровым, так и больным.

Да не нарушу я эту клятву и буду радоваться жизни и искусству, и буду уважаем при жизни, и останусь в доброй памяти людей после смерти!

Да пусть же я всегда буду поступать во имя сохранения самых высоких и благородных традиций моей профессии, и пусть я долгие годы буду испытывать радость от выздоровления моих пациентов!¹⁰»

— Спасибо вам всем за то, что позволили мне все это время находиться рядом с вами. Спасибо студентам и факультету искусств Нью-Йоркского Университета за помощь. Я бы не смогла этого сделать без вас, — произнесла она.

Раздались аплодисменты.

Моя мама подошла к ней и обняла за плечи. Люди фотографировались с Гвен и просили автограф. Чем больше внимания она уделяла другим, тем более ревнивым становился я, потому что у других была возможность прежде меня поздравить ее и пожать руку.