Традиции & авангард. Выпуск № 2

Вечером до ног было не дотронуться. Судорогами сводило мышцы. Поскольку сам директор Эверест и весь его клан никогда не стояли по двенадцать часов кряду, они не знали, как это смертельно опасно, больно и унизительно.

Попади мы в больницу, мы были бы обречены, поскольку никто не стал бы оплачивать нам лечение. У нас не было медицинских страховок, мы были никем в своей же стране.

Оформление на работу подстроили так, чтобы руководство не платило налоги. Мама пахала без выходных. У нее их не было даже в воскресенье. Так выглядела русская демократия, похожая на самый отвратительный вид капитализма.

Я взяла на себя грех и пожелала директору и его детям на своей шкуре прочувствовать все, что он заставлял переживать нас. От боли человек становится озлобленным.

Спать до утра приходилось, забросив ноги на подушку, чтобы восстановить ток крови. Другие продавцы спасались кремом от варикозного расширения вен и рыдали украдкой.

Лето мы видели через стекло. Мы появлялись в магазине за час до открытия и уходили через час после того, как он закрывался, чтобы сделать вечернюю уборку. До слез было жаль загубленного времени: человек состоит из дней.

Из-за невозможности заниматься любимым делом душа страдает. Жанна мечтала в детстве стать художником. Прячась за стеллажами, она рассматривала каталог с репродукциями Босха и водила рукой в воздухе, словно у нее были краски и кисть.

– Работать, размазня! – кричала на нее Каролина. – Нахлебница нам не нужна!

Николя погрустнел от забот. Мой друг любил музыку и восточные танцы, что для мужчины редкость.

Мы с Захаром перебросились парой фраз. Говорить на личные темы на работе было категорически запрещено, но он успел рассказать, что давно не был в горах и ему снятся снежные вершины.

Брата Ванды убили в драке. У нее появился тик на правом глазу, и она придерживала щеку ладонью. На похороны ей выделили один день.

– Явишься позже – считай, уволена, – объявила Саша.

Ванда, снимавшая с больной матерью и младшими сестрами комнатку в общежитии, вернулась вовремя.

В магазин пришел работать охранник Костя. Он был слегка не в себе после Чечни, где служил наемником. Представительный и лысый, он словно сошел с экрана черно-белого советского фильма о Второй мировой. Костя носил черную форму охранника с блестящей стальной пряжкой на широком ремне. Мы сразу с ним поспорили из-за шкафчика для одежды: он попытался захватить мой. Шкафчик я отвоевала. Не сумев оккупировать мебель, охранник с безумным и холодным взором попытался задеть Николя.

– Чего ты ходишь лохматый? Педик, что ли? Я тебя обстригу!

– Какого черта тебе надо? – огрызнулся Николя.

Рядом с охранником мой друг выглядел как Давид рядом с Голиафом.

– Николя – мой парень. Закрой рот, – предупредила я Костю.

Николя от моих слов смутился, но не возразил.

Моя мама ругала Костю несколько дней подряд. Бывший солдат не умел пользоваться унитазом: на хуторе, где он родился, их не было, а в ставропольском общежитии туалет представляет собой деревянный сарай за домами, как и двести лет назад. Поэтому Костя промахивался.

– Целься в дырку! – возмущалась моя мама.

В ответ Костя недовольно топал ногами.

В отличие от нас редактору Анне Костя сразу понравился, и она решила его соблазнить.

– Все равно мужиков нормальных нет, а я много лет одна, – заявила Анна женской половине коллектива.

– Он младше тебя лет на десять…

– Мне хочется ребенка, а кто станет отцом – все равно, – парировала Анна. – Я живу с прабабушкой во времянке. Там нет воды, но для ребенка я бы носила воду из колодца и купала его.

– Работая по двенадцать часов плюс два часа уборки?! – попробовала я вразумить Анну.

Все посмотрели на меня как на чудовище.

– Мы все так живем! – зашептали молодые женщины. – Жаловаться не будем, иначе нас ждет улица, а там только проституцией зарабатывать!

На следующий день выдалась ненастная погода. Анна, игриво хихикая, распахивала кофту, показывая обтягивающую майку с веселым котом, измазанным сметаной. Костя курил в проеме входной двери, и она время от времени интересовалась погодой:

– Будет дождик?

– Нет! – басил Костя.

Задавая вопрос, Анна одной рукой приподняла свою юбку, явив миру голые ножки.

– Посмотри, – настойчиво сказала она Косте, – я сняла колготки.

Костя глянул, шумно вздохнул и бросился наутек, едва не сбив с ног Николя, замершего посреди торгового зала с открытым ртом.

К вечеру Костя и Анна уже дружно беседовали. Дело в том, что кто-то пустил слух о моем чеченском происхождении. Костя сильно испугался. Когда, уставшие, ближе к десяти вечера я и мама покидали магазин, он галантно распахнул перед нами двери и нарочито вежливо улыбнулся.

– Нас не бойся, – сказала ему мама. – Бог тебе судья.

Костя печально вздохнул и промолчал.

В июле в магазин пришла молодая женщина и попросила взять ее на работу.

– Оксана, – назвала она свое имя.

Оксана была одета в летний сарафан изумрудного цвета, лямки которого переплетались на спине, как тропические лианы, эффектно подчеркивая татуировку в виде тигра.

– Пойдем, покажу тебе кабинет директора, – сказала я.

Поскольку было время обеда, руководство, заказав из итальянского ресторана пиццу, заперлось и устроило пиршество. Удел продавцов – чай без сахара и в лучшем случае бутерброды.

Директору доложили, что соискательницу зовут Оксана, и он распорядился, чтобы она ждала окончания трапезы.

В подсобке не было стульев, поэтому я расположилась на подоконнике, а Оксане предложила присесть на деревянный ящик, непонятно каким образом оказавшийся в комнатке, где мы переодевались. Пластмассовый чайник на полу вскипел, и, заварив пакетиком чашку чая, я протянула ее молодой женщине. Себе я заварила этим же пакетиком чай в стакане.

По Трудовому кодексу работникам полагается часовой перерыв, но Эверест сразу сказал: пятнадцать минут, и ни секундой больше.

Оксана спросила меня:

– Как ты попала в магазин?

Я только открыла рот, чтобы ответить, как из кабинета директора раздалось:

– Молчать! Я никому не разрешаю говорить во время еды!

– Сейчас восьмая минута моего отдыха. Осталось еще семь минут, – возразила я.

Директор рявкнул:

– Оксана, заткнись! Полина, ступай в отдел!

Я взяла посуду и сказала новенькой:

– Протру подоконник, а ты иди.

Но она возразила:

– Ты помой стакан и чашку, а я здесь уберу. Обещаю.