Трансильвания: Воцарение Ночи

— А есть разница? — Я глубоко дышала, а перед глазами поплывший мир окрасился ало-багровыми оттенками.

— Для тебя здесь и сейчас точно нет. Что с детьми?

— Регина приняла человеческую форму и заговорила. Остальные спят в лаборатории на манер летучих мышей.

Я опустила взгляд в пол. Грудь моя вздымалась от каждого вдоха, а щеки предательски полыхали… Видеть мужа обнаженным — окончательное расстройство для не слишком-то здоровой психики.

Он втащил меня за руку в ванную. Я не сопротивлялась. Вжав меня спиной в кафельную плитку, на которой были изображены алые паруса на голубом небесном фоне, он коснулся моей груди руками через шелк платья. Я отвернулась от него, склонив голову к плечу и тяжело дыша с каким-то ноющим звуком. Одним резким движением рванув тонкий шелк, Владислав избавил меня от необходимости носить платье. Его колено уперлось мне между ног, и я застонала, чувствуя, как от надавливания коленной чашечки в самый эпицентр боли и наслаждения, начинаю пульсировать и покрываться жаром всем организмом. Он вцепился губами в мой полуоткрытый рот, в то время как его руки терзали мою грудь до тех пор, пока соски окончательно не затвердели. Тогда, сорвав с меня белье, он закинул мою ногу себе на бедро и вошел в меня. Теплая струящаяся вода приятно ласкала кожу, мыльную и перламутровую. Его поцелуи то и дело перемежались укусами, сочетая боль и наслаждение таким способом, что можно было сойти с ума. Мои мокрые волосы оказались достаточно тяжелыми и прилипли к груди. Я медленно откинула их назад, открывая грудь его вожделевшему взору, окатывавшему меня потоками огня. С каждым движением я все сильнее ударялась затылком и поясницей о твердый кафель, пока лавина огня не сшибла рассудок нам одновременно. Не в силах отдышаться, мы кричали в полный голос, вцепившись друг в друга до кровавых царапин. Это была эйфория. Но настолько подпорченная безумием, что ничего сильнее этого уже не могло быть по мощности разрушения и созидания.

— Тебя Дьявол создал, это факт. Ты невозможный. По-моему, я однажды умру с тобой рядом находясь. — Прохрипела я, пытаясь задышать.

— Знаешь, тебя и твою вагину тоже не ангелочки ваяли. Мне пятьсот лет, а мыслей умных в голове не остается, когда тебя вижу. Сплошное желание обладания. День и ночь. Как отрава, как лихорадка. Мысль, что если хотя бы день не буду владеть твоим испорченным лоном, этот день будет прожит зря.

— И что нам с этим делать? — Я коснулась его лба своим, все еще тяжело дыша.

— А что мы можем? Мне снова было мало. Иди сюда.

Наши тела соприкасались. Я чувствовала своей грудью его грудь. Тело окутывало состояние религиозного оргазма, в котором я тонула, не желая всплывать. Неужели в той человеческой жизни я могла подумать, что хоть кто-то сможет заменить его хотя бы на половину процента? Он был одним на всей Земле, во всех мирах, и это было для меня роковое. Выше жизни, смерти и всего земного и неземного, божественного и дьявольского. Лед и пламень. Мое черное солнце.

Я спустилась поцелуями по его груди и животу вниз и встала на колени. Меня не надо было к этому принуждать больше. Я хотела этого сама. Поглотить его, раствориться в нем, как только смогу и плевать, что сейчас много кто мог бы прочитать мне энциклопедию нотаций о душевном разложении из-за привязанности. Несогласные пусть в аду горят. Да, мне сшибло мозги напрочь в тот теплый майский день, но я от этого не страдала, я этим упивалась. Я лишь хотела сделать все, чтобы мой цыганенок никуда от меня не делся.

Он был горячим наощупь, в свежих каплях белоснежной спермы, и я коснулась его языком.

— Не думал, если честно, что после насильного принуждения ты захочешь сама хоть когда-нибудь. — Приглушенно с придыханием еле выдавил он.

— Я не думала, что выживу в шестьдесят шестой палате психиатрической больницы двадцать второго мая. Нет смысла далеко загадывать. Ради тебя я такие пороги переступаю только, чтобы ты получал, что желаешь, что если бы сие мне предложил кто угодно, но не ты, я бы его каблуками по морде отходила. Раньше я думала, что этим только шлюхи занимаются.

— Будем считать, что ты — моя персональная бабочка ночная. — Он ласково опустил руку мне на затылок.

— Твоя — хоть вещь, а не человек. Что угодно, лишь бы быть твоей. Вечно.

Больше я не говорила. Я насаживалась ртом и глоткой на его естество, и длилось это несколько мучительных минут, пока я не почувствовала конвульсии его тела, и теплая солоноватая жидкость не стекла по горлу мне в пищевод. Тогда, распрямившись, я запустила руку в его волосы и поцеловала в уголок приоткрытого от мучительного оргазма рта.

— Ты даже не представляешь, что это за ощущение — обладать мужчиной, которого любишь. Когда он целиком и полностью в твоей и только твоей власти. Ты был в корне неправ, говоря, что оральный секс — синоним рабства. Напротив, он заставляет чувствовать себя непобедимой. И богиней. Твоей богиней.

Больше у нас не осталось физически сил для разговоров. Улегшись на дно ванной (сначала он, а потом я — на его грудь) в белую сиявшую перламутровыми переливами пену для ванн, мы надолго закрыли глаза, позволив мраку окутать нас при назойливом искусственном освещении.

====== Глава 11 – Распад ======

ГЛАВА 11 — РАСПАД

Если избранный путь ведет к распаду всего, что было построено, необходимо серьезно задуматься, стоит ли избирать его изначально?..

Шло время. По прошествии еще полутора месяцев мои дети овладели всеми вампирскими премудростями, в чем даже порой превосходили своих родителей. Теперь каждый из них свободно и беспрепятственно мог со скоростью ветра переходить из вампирской фазы в человеческую и обратно. Внешне, на данный момент, это были юноши и девушки пятнадцати-шестнадцати лет на вид. И, с недавнего времени, их укусы, как и укусы любой взрослой особи, стали ядовитыми и способными обратить человека в вампира, поэтому несколько дней назад мы с Селеной зачитывали всей моей армии подростков кодекс старейшин. Естественно, без ложки дегтя в деле не обошлось. Еще будучи совсем маленькими, когда внешний вид их соответствовал возрасту в пять лет, однажды с охоты вернулись домой все, кроме нашей любимой малышки регины. Я не хотела верить, что ее убили охотники. Я организовала поиски по всем мирам, но вот миновал уже месяц, и ничего не было слышно. Сказать, что я переживала и не спала ночами — ничего не сказать. Ее отец тоже был мрачнее тучи, переходя от сносного состояния неудовлетворения всем и вся вокруг к неконтролируемым приступам агрессии, когда летела посуда, ломалась мебель, а слуги, попадая под горячую руку… Короче говоря, приходилось им несладко. Соли на рану добавляло еще и то, что подходя к завершению переходного бунтарского возраста, наших детей посетило неконтролируемое желание жить своей жизнью и самим выбирать свой путь, и они разбрелись, кто куда. Куда глаза глядят. Из всех семисот двух с нами дома осталось всего двадцать шесть. Некоторые, наиболее амбициозные, с разрешения Хранителей Баланса Измерений, переселились в другие миры, где популяция вампиров была не столь велика и, разумеется, не столь заметна. Мы были научены горьким опытом, поэтому не препятствовали желаниям своих детей. Пропавшая регина была не единственной потерей в нашей жизни. В биологическом возрасте восьми лет одним из охотников был убит наш сын, маленький Питереску. Я называла его на англоязычный манер — Питером или Питом. Каждый день из последующих серых будней после утери сына я относила цветы к каменной статуе маленького ангела с кудряшками и печальными глазами. Статуя была слеплена по образу и подобию Питереску, который никому не желал зла, любил потренькивать на отцовском фортепьяно и играть со мной в прятки. Да, их было семьсот два. Но с каждым было что-то особенное, свое, чего не было ни с кем другим. Я помнила каждое дитя по имени, на внешний вид и по любимому занятию. Потерять даже одного было невыносимой утратой. Теперь никто не трогал клавиш пианино, и никого мне не приходилось искать часами в темных коридорах замка. Все это, как и часть меня, умерло с Питереску. Других детей занимало иное. Регина, например, любила подолгу мечтать, сидя у окна. Кроме этого, природа допустила странный инцидент, поэкспериментировав с первенцем и рожденным ребенком вслед за ней. Скрещивание хромосом сделало еще удивительнее и без того удивительный факт. В нашем выводке родилась пара близнецов. Но Вы ошибетесь, если подумаете, что идентичное сходство у них было друг с другом. Нет. Они были нашими близнецами. С минимальными фенотипическими изменениями. Мальчик и девочка были просто неразлучны и не расставались ни на миг. Они даже изобрели свой собственный язык для общения, чтобы никто не мог их понять кроме их самих. Наблюдая за их играми, мы с мужем не могли невольно не вспоминать свое детство. Разумеется, между моим и его детством пролегло пять веков, но от этого не становилось менее странно. Маленькие копии Лоры и Владислава целыми днями носились, цепляясь за ноги Роберта и прочей прислуги, ставили ловушки для той же самой прислуги, чем доводили горничных и самого дворецкого до состояния, близкого к истерике. Короче говоря, парочка была еще та. Но журить и ругать королевских детей никто не смел, поэтому юные Анна и Влад Дракула чувствовали себя абсолютно безнаказанно, продолжая систематически доводить всех, кроме родителей. Нас они побаивались, и, особенно, отца. После потери регины, которая даже не получила имени, и Питереску, граф стал мрачнее ночи. Таким подавленным, с все чаще случавшимися вспышками агрессии, я его еще не видела никогда. До случившейся трагедии с двумя нашими отпрысками, он был истинным отцом своим детям, носил их на руках и катал на спине, баловал сладостями и кровью… Но боль утраты изломала все счастливое в нем. Он переживал глубоко и безысходно, а я по ночам молила высшие силы позволить мне забрать его боль и переживать ее за двоих. И пусть наградой мне бы стало окончательное схождение с ума, я пережила бы это с радостью, если бы мой муж никогда больше не переживал скорбь и душевные муки. Поэтому, в какой-то мере, я понимала Анну и Влада. Находиться рядом с Владиславом, когда он в ярости, психологически угнетало даже меня. Что уж говорить о детях, чей удел пока — вечная радость и шалости. Таким образом наши копии, обменявшиеся цветом глаз, (Анна унаследовала черные — отцовские, Влад же, напротив, мои — изумрудные), держались от нас подальше, и, полагаю, в душе были невероятно рады этому факту. Когда они пришли к возрасту без пяти минут шестнадцати лет, естественно, доставать всех вокруг детскими шалостями, вроде подножек, напрыгиваний из-за угла и укусов в ноги, им расхотелось. Теперь они морально издевались, затевая словесные пикировки, продвигая свои таланты в черном юморе и подтрунивая даже над приезжавшими к нам по государственным делам принцами и принцессами, баронами и баронессами, герцогами и герцогинями, графами и графинями. Остановить эти повзрослевшие копии нас было невозможно. Как оказалось позже, и это проявилось после достижения ими биологического возраста в четырнадцать лет, обменялись наши с мужем двойники не только цветом глаз, а и характерами. Анна была мрачной и даже в какой-то мере злобной заводилой. Влад же, более мягкосердечный и добродушный, становился невольной жертвой игры в ’А тебе слабо?’, и охотно подчинялся доминировавшей сестре, помогая ей строить козни всем, кто попадал ей в поле зрения и чем-то имел горе не угодить. А не угодить, впоследствии несчастный, мог даже незаправленной в брюки рубашкой. Анна унаследовала и самые мне самой омерзительные в себе черты. Надолго уединяясь с братом в комнате, она выходила в синяках и кровоподтеках, с разбитым в кровь носом и лиловыми следами от асфиксии на шее. Пока я не уделяла этому должного внимания. Регенерация быстро залечивала ее раны, и я хотела верить, что она — не я, что перебесится и заживет дальше. На поверку, это оказалась абсолютно напрасная надежда. Анна, будучи нашим первенцем, а у проклятых существ первенца всегда преследует зловещая карма, потому что он, как ни один последующий ребенок, впитывает в себя все особенное, что есть в отце и матери, комбинируя полученное и лепя из этого себя, (а уж особенного у нас с Владиславом было на десять томов по психиатрии), с детства была надтреснута и морально изувечена. С моим желанием покоряться выбранному мужчине, ей достался ужасный характер этого мужчины, ставшего ее отцом. И она никак не могла определиться, чего в ней больше — подчинителя или подчиняемого. Она заставляла брата, не склонного к жестокости, избивать ее, а если он, из-за мягкости характера отказывался, тогда уже она его молотила железными предметами до крови. Хуже всего было то, что я знала, почему она выбрала брата объектом доминирования над ней. Изувеченная клеточная память ее матери, жившая в ней яростной жизнью, забрав неизмеримо большую часть меня, чтобы передать ей, толкала ее к единственному мужчине, который был внешне идентичен тому, кто ввел ее мать в состояние зависимости и подчинения. Но однажды она поняла, что ее брат — не совсем то, чего она желает. Его характер раздражал ее и доводил до белого каления, и в один прекрасный день она напоролась на то, за что боролась. На излюбленную внешность, но характер злобный, импульсивный и несдержанный, как и у нее самой. Не знаю, как и когда я успела проморгать это, но вернусь к данной теме позднее.

Помимо всех прочих неприятностей еще одно горе вошло в мой дом, но касалось оно только меня. Андреа погибла… Об этом мне сообщил Деран, которого я увидела во время прогулки лежавшим у входа в пещеру, совершенно безжизненным, словно мертвым. Андреа была единственной ниточкой связи между мной и умевшим разговаривать волком, поэтому, когда ее не стало, не стало и малейшего представления о том, как мне поддержать его. Мне самой требовалась поддержка, но в замке, где Владислав чуть не умер по ее вине, все только с облегчением вздохнули. Маленькое злобное волчье отродье сдохло. В таком ключе говорил даже Роберт, наш всегда толерантный седовласый дворецкий. Того, что это была моя единственная подруга, не замечал никто, поэтому сквозь тернии своей боли об утрате подруги пробиралась я одна, без чьей-либо помощи.

Через пару дней, когда я уже совсем отчаялась и абсолютно потеряла надежду, вошедший ко мне в комнату Роберт принес сложенный пополам видавший виды потрепанный конверт. Когда дворецкий вышел, и я осталась одна, я с нетерпением вскрыла письмо и вытащила записку, написанную наскоро и небрежно неровным почерком. Пробежавшись глазами по тексту, я прочла следующее:

— Необходимо поговорить. Срочно. Жду тебя сегодня в половину восьмого вечера в саду за парком, где похоронена Бет. Объясню все при встрече. А.

Я оказалась совершенно сбита с толку и не знала, чему верить. Деран не стал бы мне врать насчет подобных вещей, но сомнений в том, что записку прислала Андреа, тоже не оставалось. Только она знала историю бывшей королевы этого мира и место ее захоронения. Поэтому, чувствуя себя уверенно, будучи бессмертным и неуязвимым существом, в половину восьмого я явилась на обозначенное в письме место.

Прислонившись спиной к белой деревянной беседке, овитой плющом и розами, в которой мы с графом дали начало жизни нашему потомству, стояла молодая симпатичная девушка лет семнадцати-восемнадцати на вид с длинными прямыми каштановыми волосами и карими глазами. Девушка не была мне знакома, она не была похожа ни на одного из моих знакомых, но все же что-то в ней смутно напоминало мне о ком-то, но вот о ком? Я не могла утверждать с точностью. Завидев меня издалека, юная красавица улыбнулась, заставив меня обомлеть. Это была улыбка Андреа. Улыбка маленькой девочки, которую я оплакивала, на лице взрослой девушки.