Трансильвания: Воцарение Ночи

Он резко развернулся на каблуках и вышел вон…

Я поднялась с пола и развернулась в сторону лестницы. Облокотившись на перила, в длинном черном платье в пол с глубоким декольте и с забранными в высокий хвост волосами стояла, прожигая меня морозным взглядом, моя старшая шестнадцатилетняя дочь. Не прошло и трех месяцев, как мои дети стали мне ровесниками. Теперь мы с Анной были наравне, разве что ее телосложение отличалось большей худобой… Мой зловещий двойник. Предания гласят, что единственной целью жизни тени или доппельгангера является довести своего двойника до смерти и сломать ему жизнь. Смыслом своего бытия Анна как раз и сделала цель причинить мне максимальные страдания. Я попробовала пройти мимо нее, но она схватила меня за руку.

— Куда-то торопишься, мама? Ну же, поговори со своей малюткой. Ты столько времени, начиная с самого моего рождения, проводила с отцом, забивая болт на меня и других моих братьев и сестер, что нам всем ужасно не хватает общения с тобой. Правда.

— Отпусти мою руку, Анна. Я — не враг тебе. — Я посмотрела дочери в глаза, пытаясь вложить в этот взгляд все тепло и любовь, которые во мне были. Получалось, конечно, с трудом. Что-то не давало мне испытывать теплые чувства к ней, при всем том, что любила я всех своих детей одинаково. Той же любовью платили и они мне, но эта девушка… Она была исчадием ада. Она была женской версией своего отца с единственной лишь разницей: если он любил меня при всем его сумасшедшем и яростном темпераменте, она — ненавидела. Причин я не знала, но при всем этом инстинкты твердили во весь голос держаться от нее подальше.

Девушка хрипло и грубо рассмеялась мне в глаза в ответ на предложение мира.

— Разумеется, ты — мне не враг. Ты — моя конкурентка. Жаль, что я не могу убить тебя прямо сейчас. Но когда наберусь сил, я сделаю это, можешь не сомневаться. Рукой под ребра… — Анна сдавила рукой мою грудь в алом шелковом платье, продвинувшись ладонью по ней вниз, в область сердца. — Надавить и вырвать сердце.

Она ударила меня кулаком в солнечное сплетение, и воздух точно выбили из моей груди. Я ловила его ртом, задыхаясь, схватив дочь за руку. Что-то привлекло мое внимание. На ее венах виднелись темные длинные полосы, которых я раньше не видела. Что-то мешало им заживать и регенерировать.

— Ты опять заставляешь своего брата резать тебя, конченная ты психопатка! — Я с шумом вдохнула, яростно выворачивая ей запястье до хруста. — Отвали от Влада, прекрати портить моего невинного сына, иначе тебе мало не покажется.

Я в ответ ударила ее под дых и, когда она упала на колени, а волосы перекинулись через ее плечо, я увидела свежие кровавые борозды на шее сзади.

— Что? — Девушка расхохоталась мне в лицо, яростно окидывая меня пренебрежительным взглядом сверху вниз. — Я тебя умоляю, мамочка. Если бы тебе дали больше мозгов от рождения, ты бы, наверняка, поняла, почему раны на теле вампира не заживают. А еще ты бы поняла, что мой брат, маменькин сыночек, который боготворит тебя, жалкий и убогий слизняк. Я все детство верила, что он достойный. Что мы можем играть вместе. Но нет. У меня другой партнер для игр, мамочка. Ну же. Я понимаю, что рожденные людьми в наше время — безоговорочные идиоты. Но ты хотя бы попробуй включить свои мозги и пораскинуть ими, бедная, бедная овечка. Давай сыграем с тобой в ассоциативную игру ‘Волки и овцы’. Мужчинам-хищникам нравятся невинные слабенькие овечки, им нравится играть с ними, сдирать с них шкурку иногда. Но знаешь что? Женятся-то они на волчицах, им подобных. А теперь пойми, ты — трепетная жалкая овца, а волчица — я.

Девушка снова психотически рассмеялась.

— Нет. Закрой свою пасть. Ты не посмеешь сказать этого вслух. Владислав выше этого. Даже не смей клеветать на отца. — Я отвернулась от нее, нервно сжав руку в руке. Я не могла ее слышать. Это было выше моего понимания, выше всего, во что я верила.

— Я могу ничего не говорить, но раны на моих венах и на шее от серебряного хлыста из подвала. Ты и сама об этом знаешь. В нашем доме нет больше ничего, чем можно было бы оставить незаживающие шрамы.

— Нет! — Вскрикнула я, развернувшись к ней, вырвав из стены канделябр и швырнув его в девушку. — Заткнись! Заткнись! Ты сама себя покалечила и сейчас нагло лжешь. Ты хочешь сгноить меня. Ты хочешь, чтобы в этом доме никто не был счастлив.

Отбросив от себя подсвечник и отерев кровь с губы, Анна холодно процедила сквозь зубы, снова начиная демонически смеяться на последней фразе. — Конечно, конечно. Да, мамочка, я сама себя покалечила. А еще я сама себя девственности лишила. Вот такие дела.

— Ты не доживешь до того момента, пока решишься убить меня. — В мгновение ока я оказалась рядом с девушкой, и, схватив ее за горло, начала душить. — Я первая убью тебя, неблагодарная дрянь, за клевету в адрес отца. Мы тебе дали жизнь! Смей это уважать!

Один удар каблуком в колено лишил меня равновесия. Нависнув надо мной, моя дочь состроила страдальческую мину, а затем рассмеялась.

— Я принимала душ. Он зашел. Думал, это ты. Честно говоря, когда он понял, что не ты, кажется, даже облегчение испытал. Твой моральный компас давит на него с невыносимой силой. Он не может держать себя в руках, и ему хочется выпустить зверя погулять. А с тобой, в силу любви к тебе, он не может этого позволить. Зато я — незаменимая его отдушина. Я люблю жесткость. Я не рыдаю и не размазываю сопли по щекам после каждого удара или горячего секса. Я не заставляю его чувствовать себя виноватым за то, какой он на самом деле. А в истинном обличии он прекрасен. Он — Демон Ночи, и этим он прав. Не знаю, за какие заслуги ты получила такого мужчину, но я раздавлю тебе позвоночник, чтобы он был моим. Я разрушу и твой брак, и твою жизнь, мамулечка, но отец будет моим. Быть может, во мне по отношению к нему и играет какое-то унаследованное от тебя чувство, но мне плевать. Я всегда добивалась, чего желаю и впредь буду. А желать-то мне уже нечего. Видела бы ты, как он предан и благодарен, когда не нужно сдерживаться, бояться причинить боль. Видела бы ты, как он счастлив, когда я сама прошу бить меня. Он нашел, наконец, достойную. Смирись или умри.

Последние слова Анна произнесла, стоя каблуком на моем позвоночнике. Ударив меня ногой в спину для пущего эффекта, она развернулась на каблуках и направилась по лестнице вверх.

Я глубоко выдохнула и, сомкнув веки, закрыла лицо руками, из последних сил держась, чтобы не разрыдаться. В совершенно отупевшее от горя и безысходности сознание не шла ни одна умная мысль о том, что делать дальше и как жить в этом искареженном безумием доме и мире, в целом. Через пару дней я получила письмо от Киры с известием о том, что Деран мертв. Пока она не подозревала о том, кто виновен в случившемся. Ей было попросту не до этого. Боль снедала ее. Зато знала я. Знала и чувствовала свою вину, ущербность и никчемность. Я полюбила чудовище, убивавшее хороших людей, не гнушавшееся состоять в мерзостной связи со своей дочерью, не гнушавшееся даже пытать собственного ребенка, и, благодаря этой любви, наступила и на свою мораль, и на все, во что верила ранее. Так больше не должно продолжаться. Так больше не могло продолжаться… Нагрянули тяжелые времена для меня. Времена поставить окончательную и бесповоротную точку на болезни, чье имя Его Величество, Граф Владислав Дракула…

А через неделю я собралась с силами и мыслями и потребовала развод. Я заранее знала, что отрываю пласт себя, без которого даже дышать не смогу, но это было необходимо сделать. Всем, кто остался дома, было нечего терять, а у меня еще был крохотный шанс сохранить рассудок, потому что, не смотря на все мои ужасные поступки, которые я совершила из-за любви или по причине зашкаливших после обращения эмоций, я никогда не изменяла любимому человеку в нашей же собственной постели, я никогда не избивала любимого человека до шрамов, которые будут заживать несколько лет из-за того, что хлыст был серебряным, я никогда не глумилась над смертью близких моим любимым людей и никогда не убивала ни одного друга любимого человека. И уж подавно, чего я не делала — своими действиями я не доводила людей до гниения и саморазложения сроком в три года, я не прекращала поиски регины, которая, возможно, еще была жива. А самое главное — я не спала с собственным ребенком, при этом нанося ему увечья. Владислав был неисправимым злом. И я знала, на что иду, соглашаясь связать с ним жизнь. Я знала, что будет непросто, но ради любви была готова понять и принять многое. Только вот инцест стал последней каплей… Возможно, я ему тоже опостылела не менее, чем он мне, потому что брак был расторгнут в одну подпись на бумаге за пять минут.

Я уходила в никуда налегке, не взяв с собой абсолютно ничего. Сгущались сумерки. Воздух пах грозой. Небо пронзил разряд молнии, и, постепенно, оно начало затягиваться черным покрывалом. На душе было не менее беспросветно. Мрак снаружи, мрак внутри. А внутри его лежало столько, что, если его вытащить, им можно было обернуть весь земной шар. Замок как-то съежился и начал казаться меньше в размерах, чем был в тот день, когда я только прилетела сюда. И ничего странного в этом даже не было. Просто внезапно он перестал быть домом, и в нем не осталось для меня больше места. На пороге в дверях молчаливо стояли отец и дочь, взявшись за руки. Он не стыдился своих поступков. Король провозглашал инцест в открытую. Одна из моих дочерей, которая осталась в замке, самая младшая из выводка, Каролина, попыталась выбежать за мной и попросить остаться. Девочка плакала. А у меня разрывалось сердце от боли, но я не оборачивалась. Каролина была полным и безоговорочным антиподом Анны. Светловолосый ангел во плоти. Ворониха, дочь своего отца, крепко стиснула плечи Каролины, не позволяя ей убежать за мной.

— Пусть идет, Кар. Туда ей и дорога. Она никогда бы не стала хорошей матерью. — Анна плюнула мне вслед.

Я обернулась назад, окинув последним взглядом замок. На одно мгновение я задержалась взглядом на его лице. Даже после всего, что он натворил, его лицо все также действовало на меня. Опьяняюще, наркотически. Я нервно сглотнула. Нельзя было позволить зависимости и дальше рушить все в моей жизни. С глаз долой, из сердца вон. Я много раз говорила эту фразу, но только сейчас применила ее на деле.