Трав медвяных цветенье

Что делать девушке, запертой в шикарных покоях среди атласа и бархата, при полном довольстве?

Разумеется, плакать.

А в перерывах – метаться из стороны в сторону.

А когда убегаешься – сесть и предаться воспоминаниям и хитроумным планам, к сожалению, неосуществимым. Так прошло три дня.

Когда всё было съедено, по возможности, выпито, и снова подступил голод – Лала не выдержала и решилась постучаться. В большую резную дверь, конечно, а вовсе не в тайную, знать о которой явно не положено.

Девице пришлось царапаться и скулить у двери не один час, пока на это ни обратили внимание. С радостью, перемежающейся с ужасом, она слышала, как кто-то постоял у двери, пошаркал – и удалился весьма поспешно, после чего вскорости приблизились разрозненные звуки, неразборчивые крики, шум, топот – и резные створки резко распахнулись. Лала необычайно удивилась, разглядев сгрудившихся у дверей монахов и монашенок – так поначалу показалось. Человек десять, надо полагать, челяди, одетых в чёрное, с изумлением глядели на неё. Среди них оказались те самые три девицы, что наряжали её в немецкое платье. Их едва можно было узнать под опущенными на лоб скорбными платками.

– Ты всё тут? – в недоумении пробормотала одна, – мы думали, тебя уж…

Старшая привычно щипнула её, но девица вскинулась:

– Да уж чего теперь! Пред кем выслуживаться?

Сопоставив все слова и события, Лала кое-что уразумела:

– Вы в трауре?

– Щас и тебя нарядим! Идём! – скомандовала начальница.

Стремительно подавшись навстречу, Лала жалобно заломила руки:

– Добрые люди! Может быть – вы отпустите меня! Верните мне шубку с валенками – да откройте ворота! Больше мне ничего не надо!

Лица вокруг приобрели самое разное выражение. Кто усмехнулся, кто вздохнул укоризненно, кто угрожающе прищурился.

– Не выйдет, цветик! – за всех сказала старшая, – ты денег стоишь! И за ворота никого не выпускают. Стряпчие понаехали, наследники друг за другом пребывают. Будет долгая морока – жестокий делёж! Уцелеем ли?

Младшая девица хихикнула:

– Уже полный дом наследников – и не одного законного!

Главная крутнулась к ней ущипнуть – но замерла, передумав.

Девушки повели Лалу в комнаты, где, похоже, жила прислуга. Бедная и сирая обстановка, то и дело снующий народ, войлоки, солома, где-то рядом кухня с соответствующими запахами, соответствующие тараканы по стенам…

Старшая с насмешкой поддела девушку:

– Ну, что, Гназдушка! Не по вкусу после бархатов? – и, шуруя в огромном ларе, забубнила, – подобрать надо тебе… вот, пожалуй, пойдёт… А покойник отбыл, точно черти за ним гнались… про тебя не распорядился… мы думали, покой пуст… да не до того… такая суета!

Она подняла голову на Лалу, протягивая ей ворох чёрного тряпья:

– Ты, смотрю, ничего! Весёленькая такая! А то, иные – в петлю лезли!

«Что ж у вас добрых-то нет никого?» – опуская глаза, подумала Евлалия. Но старшая уловила беззвучный упрёк.

– Это зря ты, красуля! Думаешь, мне тебя не жаль? Жаль! Только при жалости – хуже! Мягчеет Божья тварь, на слёзы тянет! А пожёстче будешь – глядишь, выдюжишь! Ныряй за занавеску, переоденься! Какое платьице-то порвал, живоглот! – прости, Господи…

Лала облачилась в грубую чёрную рубашку, повязалась платком, осторожно попросила:

– Вернули бы шубку с валенками!

Старшая молча глянула, прикинула – и через пару минут притащила всю прежде снятую одежду:

– Забирай! Да приглядывай! Не растащили бы! Кто ухватит – мне говори! Я разберусь!

До вечера Лала походила свободно – а утром старшая пнула её в бок:

– Хватит болтаться! Вон – к корыту становись! Полотенцы постирай! Эти наследники, – проворчала сердито, – только жрут, пьют, да ругаются! Скатерть всю залили, в щёлоке не отходит!

Наследников Евлалия вскорости понаблюдала – когда ей пришлось убирать заваленный объедками стол. Вокруг него сидели, не расходясь, не менее двадцати шумливых господ в чёрных суконных кафтанах. Размахивая руками, перебивая друг друга – горячо выкрикивали:

– Да нет же, говорю вам! Мы первые в роду Кремечские, только по материнской линии!

– А мой батюшка… мой батюшка – сам, по сути, Кремечский! Старый Кремечский признавал его за сына и дал воспитание! Велось дело об усыновлении, вы поймите! Почти выправлены бумаги! Только случайность помешала довести до конца!

– Миром правит случай! Стало быть – не выправил! А значит, и толковать не о чем! Вот мой дед…

Лала унесла гору посуды с жужжащей головой.

В тот раз господа не заинтересовались ею, а в следующий – когда споры перешли на подсчёт состояния – девушку остановили, заставили пройтись, похлопали по икрам и ляжкам – после чего прозвучала немалая цифирь! Евлалия даже не подозревала, что является такой драгоценностью!

– Но девку надо ещё продать… – проговорил кто-то, – а она, слышал, из рода Гназдов… могут быть неприятности…

– Да уж! Напортачил Кремечский!

Тут девицу Евлалию подхватил смелый порыв, и она дерзнула высказать осенившее:

– Да прикажут благородные господа молвить слово!

Благородные господа, которых сейчас волновала любая новая мысль – приказали, и красавица проговорила следующее:

– Князь Кремечский не успел совершить злодеяния – и я свидетельствую в этом! Мне, девице рода Гназдов – приложившейся к Евангелию – Гназды поверят! Потому имеет смысл предложить меня за выкуп. Гназды пойдут на сделку, ради своей чести!

Мысль сперва понравилась. До того момента, пока не встал вопрос: а кто сделает это? Кто пойдёт на переговоры? А если Гназды возмутятся? Если вместо льющегося в кошель золота – польётся кровушка, да головы полетят? Пока Гназды не знают о девушке – всё тихо-спокойно. Из поместья кого попало не выпускают – никто не проговорится. Да и верить ли девчонке? Вон как уляпано белое кресло!

– Это вино… – глухо произнесла Евлалия.

– Что-то неопрятно ты пьёшь хмельное пурпурное вино, дева, – недоверчиво прищурился на неё один из почти-Кремечских, – оно надёжно валит самых брыкучих дур!