Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли

Все кончилось тем, что классная устроила травлю моей дочери и еще двум девочкам, которые тоже имели свое мнение и которые умели себя защитить. Она подговаривала весь класс, чтобы те писали объяснительные на этих трех девочек, как говорили одноклассники «даже с выдуманными событиями». Говоря по-русски, просила наговаривать на девочек. В начале мая у детей шла подготовка к маршу в честь 9 мая. Было прохладно. Дети были в школьной форме, сверху накинуты куртки. Классная выдернула трех девочек с улицы, завела к директору и, показывая на эти куртки, пожаловалась, что они опять пришли в чем попало. Дальше, по словам девочек, директор начала нести чушь о том, что они портят школу, пошли запугивания в том, что их поставят на учет. Я позвонила классной, услышала какой-то бред, что моя дочь довела девочку до самоубийства. Я позвонила маме девочки, узнала, что все не так, они дружили, потом поссорились, но умирать никто не собирался. Поток грязи, интриг со стороны классной уже было не остановить. Директор была однозначно на стороне классной. Детей она пыталась «загнобить». Ей это удалось. После той разборки про куртки дочь пришла из школы, и на нее больно было смотреть. Она не понимала, за что, почему с ней так. А я не могла объяснить.

Я созвонилась с мамами двух других девочек, и мы пошли в школу выяснять, что происходит. Директора не оказалось. Я поговорила с завучем по воспитательной работе, пообещала за полчаса собрать брифинг во дворе школы, рассказать про буллинг со стороны учителей. Видимо, директору доложили, она приехала. И мы пошли на разговор. Интересно вела себя классная. Пока мы ждали директора, она сто раз прошла мимо нас, даже не посмотрела в нашу сторону. При директоре начала орать, что мы все врем. Выглядело это ужасно. Мне сорок лет, и вот она, эта учительница стоит и орет мне в лицо, на что я сказала, что не позволю со мной говорить в таком тоне, после чего она убежала из кабинета, хлопнув дверью. Дальше мы разговаривали с директором. Донесли до нее, что мы своих детей в обиду не дадим, я со своей стороны пообещала использовать все свои журналистские ресурсы. В общем, с горем пополам доучилась старшая в этой школе десятый класс. Самое страшное, что я увидела, как моя дочь была просто обескуражена от несправедливости. Она получила от взрослых совершенно четкое послание: «Ты – никто, ее мнение не важно и вообще она никого не интересует». Ей донесли, что даже в школе можно устроить интриги, что не важно, как ты учишься, можно сделать так, что ты будешь учиться плохо. Ей дружно начали ставить низкие оценки, придирались все, даже те учителя, которые раньше любили. Ее могли две недели не пускать на английский, потому что она два раза забыла тетрадь. Оказалось, это такие методы воспитания были у учительницы по языку. Это же элементарно нарушение конституционных прав, ребенок имеет право на получение образования, даже если у него нет тетради. Я уже не говорю про нарушение профессиональной этики. Я тогда позвонила учительнице по английскому и сказала, что, как журналист, сделаю запрос в министерство образования, по каким таким методам воспитания работают учителя у нас в стране. На следующий день ребенка, конечно, пустили на урок, но таких некрасивых ситуаций было очень много. Дочка очень глубоко это переживала. Я читала ее переписку с одноклассниками. Они все единодушно писали, что все, что делает классная – это край. Правда, дальше чата эти мнения не пошли. Когда были реальные разборки, дети побоялись вступиться.

А потом в сентябре центр, где моя дочь работала волонтером, открыл школу в партнерстве с двумя другими школами. Получилась инклюзивная школа. Мне в августе пришла мысль, что я не хочу своих детей отдавать в государственную школу. Такое непреодолимое желание чего-то не делать. В общем, я перевела младшую. Когда ее документы уже были в этой новой школе, она призналась, что очень боялась мне сказать, как не хочет в свою школу, но не говорила, так как вариантов альтернативных не было. Старшая решила поиграть в героя. Осталась в своей школе. Не хотела, чтобы они думали, что она повесила нос. Гордо пошла в школу, а по вечерам продолжала волонтерить в центре. Хватило ее ровно на три дня. Призналась, что это был слишком сильный диссонанс видеть с утра, что происходило в ее школе, а после обеда, как все иначе в инклюзивной школе, где адекватные учителя и нормальное отношение к детям. В общем седьмого сентября она уже училась в новой школе. Последний год школы она жила в этой другой системе, где совсем другие дети, совсем другие учителя, которые тебя слышат, которым важно от ребят получить отклик. Вообще за этот год пришло много нормотипичных детей, которые перешли в нашу новую инклюзивную школу именно после буллинга. Такая вот нехорошая статистика. Насколько надо быть загнанным в угол, чтобы из обычной школы уйти в инклюзивную.

Контраст настолько мощный, что я с ужасом думаю о том, как каждый день тысячи детей подвергаются буллингу либо являются свидетелями этого, что тоже токсично. Но еще больше меня расстраивают родители, которые говорят: «А нас вообще указками по голове били», «Мы тоже так учились – ничего, выжили». Многие считают, что боевые действия с учителем только укрепляют дух ребенка. Школа – это, по сути, поле боя. Учителя и ученики – по разные стороны баррикад. Но первые всегда побеждают, потому что в нас вдалбливают: учителя нужно уважать, учитель всегда прав. Но ведь нельзя уважать только лишь за принадлежность к профессии. Уважение – это результат поступков. Как я могу уважать учителя, который орет на первоклашку посреди школьного коридора, который унижает подростка при всем классе, для которого дети – это результаты тестов? И даже загруженность учителя, его низкая зарплата – не оправдание для определенных бесчеловечных действий. Это не индульгенция. Недавно в стране приняли документ по защите чести педагога. Такое ощущение, что права и честь в школе есть у всех, кроме самих детей. Для меня это парадокс. В каждой школе есть психолог, но в массе своей это люди, которые не способны разбирать конфликтные ситуации, часто даже увидеть их не способны. Проводятся формальные тесты на выявление способностей, склонностей к профессии, а в это время у ребенка в душе ад, с которым он вынужден жить. Именно поэтому я теперь занимаюсь тем, чем занимаюсь. Поисковый отряд и инклюзивный центр, это то, где я пытаюсь быть полезной. Если я помогу хоть одному ребенку пройти через эти ужасные вещи, я буду считать, что живу нельзя.

Глава 2. Как функционирует буллерская среда

Прежде чем мы познакомимся с историями жертв травли, поймем, что они чувствуют, узнаем, как выкарабкиваются из того, что с ними случилось, давайте послушаем людей, которые просто наблюдали травлю. Они годами учились, жили или преподавали в токсичной, буллерской среде и по прошествии этих лет сделали определенные выводы. Хочу сразу предупредить, что выводы совершенно разные. Я предполагаю, что целевая аудитория моей книги – это люди, столкнувшиеся с травлей или желающие ее прекратить. Скорее всего, вы уже настроены примерно так же, как я, и понимаете, что ключевым фактором в недопущении психологического или физического насилия в школе являются взрослые. Учитель, в идеале поддерживаемый школьной администрацией. И родительский состав. Если это так, и мои догадки по поводу моих читателей верны, то, скорее всего, некоторые высказывания моих героев в этой главе вам не понравятся, будут резать слух. Но вчитайтесь в них внимательно. Это и есть логика большинства: первое с чем нужно работать – это жертва. Она себя как-то не так ведет, что-то не то говорит. И если жертву изменить, травля кончится. Так действительно думает подавляющая часть родителей и учителей. Многие учителя вообще не считают травлю чем-то из ряда вон выходящим. Вы услышите подтверждения в этой и последующих главах: «Это нормально в школе. Все так делают. Все через это проходят». Многие люди в пост-Советском пространстве до сих пор живут в картине мира Спарты. Если ребенок слабый, травля закономерна. Его надо учить стоять за себя. Как только ты покажешь миру зубы, тебя зауважают. То есть опять же, менять надо жертву, ее надо лечить, не больной коллектив, запущенный профессионально непригодным учителем, а жертву.

Самое первое интервью в этой главе я взяла у девушки, уже покинувшей нашу страну. Это именно интервью, не монолог. Я оставила свои вопросы, посчитав, что они важны для понимания логики ее размышлений. Ее история интересна по двум причинам. Во-первых, она сравнивает российскую и американскую школу. Во-вторых, я решила поговорить с ней не просто так. Она оставила комментарии под моим постом в социальных сетях, где я приглашала желающих дать мне интервью. И эти комментарии произвели эффект бомбы. Автор комментариев высказала мнение, что работать надо с жертвой. С ней спорили. Некоторые мои герои потом признавались, как больно им было читать эти слова и рассказали свои истории, в которых вести себя иначе не было никакой возможности, потому что этому кто-то должен был бы научить. Я ни в коем случае не осуждаю автора мнения про виновность жертвы, хоть оно и противоречит моему. Но я хочу, чтобы вы прочли его и поняли логику размышлений большинства. Это мнение – продукт всей нашей образовательной системы.

Есть в этой главе интервью со школьным психологом и полная цитата поста учителя из Азербайджана, из которых вы увидите, как сложно противостоять системе. Когда для тебя, как сотрудника школы насилие неприемлемо, ты один зачастую мало что можешь изменить. Во многом это зависит от должности, опыта и полномочий. Но система почти всегда сильнее одного человека.

А последнее интервью в этой главе – история той самой учительницы, которая помогла нам спасти нашего сына. Это пример одного человека, идущего против системы, вразрез с ценностями всей школьной администрации. Она рассказала о травле, случившейся в ее детстве. И о том, что она делает, чтобы травли не было в ее классах. За многое из того, что она делает, ее не любят. Она совершенно не умеет хвастаться своими победами и просто рассказывает о, казалось бы, само собой разумеющихся вещах. Совершенно простым языком. Она и победами это не считает. Просто работа. Работа, которая состоит в том, чтобы и знания дать и межличностным отношениям в коллективе научить.

Мы очень часто слышим от учителей, что они отвечают только за образование. А семья за воспитание. Это не совсем так. Семья может только теоретически объяснять, как вести себя в коллективе. Даже показать на личном примере не может, для этого маме или папе пришлось бы брать ребенка регулярно на работу. У учителя же есть тот самый инструмент для обучения в действии – коллектив из тридцати человек. Да, если в семье у ребенка преобладает хамство, агрессия и нелюбовь, с таким ребенком непросто. Но правила решают многое. Ради того, чтобы быть принятым в группе, особенно если в семье с принятием есть вопросы, ребенок будет готов правила выполнять. Учителю остается только эти правила и рамки обозначить и неукоснительно им следовать. Гораздо сложнее другое – быть вовлеченным в каждого ребенка. Быть с детьми в состоянии здесь и сейчас, полностью в них. Не жить от звонка до звонка, от отчета до отчета, которыми, действительно, наши учителя завалены. Отслеживать любые смены настроения, не понятно откуда взявшуюся агрессию, грусть или замкнутость. И тогда в ответ на удар или тычок учитель первым делом не стигматизирует ребенка, как хулигана, а поговорит наедине, попытается узнать причину агрессии. Ведь любая агрессия запускается фрустрацией. Что такое происходит у ребенка дома или в школьном коллективе, что он фрустрирован и вымещает свои чувства на других? Да, для этого надо быть не просто учителем, но и психологом, педагогом, заинтересованным в ребенке, в его целях, в его самости. Редко кому из нас удавалось прикоснуться к настоящей педагогике. Я очень рада, что нам с сыном в двух последних классах младшей школы посчастливилось. Мы целых два года росли и развивались вместе с настоящим педагогом.

Интервью с Оксаной, г. Портленд

Имя сохранено, предприниматель, 43 года

– Вы дали комментарий к моему посту в Facebook о том, что зачастую жертва сама запускает травлю, и если бы ребенок поменял поведение, то коллектив изменил бы свое отношение. Это всколыхнуло волну ответных протестных комментариев.

– Я не психолог, поэтому не хочу делать каких-то психологических умозаключений и выводов. Есть мое обывательское мнение. Я сама прошла школу, трое моих дочерей учились, причем сначала в России, потом в Америке. Плюс, у меня подруги, у которых тоже дети, и я это все наблюдаю. Я могу точно сказать одно, что нельзя разделить детей на плохих и хороших. Нельзя взять и обвинить только тех, кто травит. Практика показывает, что часто жертва, переходя из социума в социум, тянет за собой свою проблему. Если бы моего ребенка травили, я бы, в первую очередь, повела его к психологу, смотрела бы, что мы сделали не так. Не нарушили ли мы его границ в ходе воспитания, не вырастили ли мы из него личность, которая не может постоять за себя. Где мы накосячили? И я бы обязательно ребенка перевела в другую среду, чтобы он мог все начать с нуля. Но я, конечно, не была в этой шкуре.

– Вы не были в такой шкуре, но у вас есть ряд историй из своей жизни, которые вы привели в пример в своих комментариях, и которые сформировали ваше мнение. Расскажите о них.

Начну со своих школьных лет. Я была достаточно ярким претендентом на буллинг. Я была из неблагополучной семьи. От нас ушел папа. Меня растила бабушка, я была совершенно не подготовлена к школе, не социализирована. Я была очень другая, и мне было некомфортно. Мне не прививали в семье, что я звезда, но контраст я чувствовала. Дети сбивались в стайки, а я нет. До четвертого класса у меня даже не было подруг. Я пыталась к кому-то примкнуть, но, по сути, так и оставалась частью некого броуновского движения. Были в классе, конечно же, хулиганы. Им все по очереди, кто как умел, давали отпор. Девочки визжали, бегали прятаться в туалете. Я пару раз тоже повизжала, поубегала, потом поняла, что мне это не интересно. В какой-то момент один мальчик-хулиган меня попытался задирать, я его одним движением руки послала через парты в соседний проход между рядами. Он кувыркнулся через голову. Я не знаю, откуда у меня взялась сила, и как он не расшибся. Как-то он меня в ответ обозвал, разумеется. Но на этом все кончилось. С этого момента за мной не бегали, меня не дергали.

Всех нас так или иначе дразнили. Кто в очках – «очкарик», кто полный – тот «толстый». В детском социуме это происходит всегда, все дергают всех и за все. Сейчас мы все называем это модными словами «троллинг», «буллинг», в наше время это было обычным делом. То подножку поставят, то обзовут. Но при этом все равно мы все взаимодействовали.

В какой-то момент классе в третьем один мальчик Андрей стал как-то странно себя проявлять. Он начал на всех нас стучать. У нас, как и у всех в детстве, была эта коалиция – дети против взрослых. Это нормальный процесс отделения детей от взрослого мира и осознания себя взрослыми, имеющими право на что-то. Написали, например, на доске какое-то матерное слово. Жвачку засунули в дверной замок. Никакого криминала. Легкая шалость. Все похихикали. А он шел и закладывал нас.