Травоядный. Том III

Я не стал тянуть и спросил в лоб, глядя ему прямо в глаза:

— Какова плата за плавание?

Он слегка опешил, будто не ждал такой прямоты от какого-то зайца, и бросил взгляд на Варита, стоявшего рядом.

— Какой прямолинейный заяц! Варит, это тот, о ком ты рассказывал?

— Ага, тот самый! — кивнул медведь с ухмылкой, скрестив лапы на груди.

Значит, обо мне уже наговорили достаточно. Хорошо, пусть моя слава — пусть и скромная — работает на меня. Может, это удержит их от глупостей.

— Посуду мыть, дерьмо убирать, товар грузить-разгружать. Контракт на полгода. Понятно? — сказал Фан, растянув губы в странной улыбке, от которой у меня зачесалась шерсть на загривке.

«Щедро, — подумал я, прищурившись. — Всего полгода за такой риск? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тут явно что-то нечисто».

— Бойцы нужны? Я хорошо дерусь, — напомнил я, не столько из-за нежелания драить палубу, сколько чтобы показать, с кем он имеет дело. Пусть знает, что я не просто беглый заяц, а тот, кто может перерезать глотку любому на этом корабле.

— Не беспокойся, наслышан, — ухмыльнулся капитан, и его глаза блеснули, как у хищника, почуявшего добычу.

Эта ухмылка мне не понравилась. Я огляделся: нас окружили со всех сторон. Разные зверлинги — хищники с острыми когтями, травоядные с метлами и вёдрами, даже пара газелидов с усталыми глазами. Но моё внимание приковали трое впереди. Чёрно-рыжие птицлинги, ухоженные, в дорогой одежде из тёмной ткани, с перьями, блестящими, как обсидиан. Их крылья были сложены, но в любой момент могли расправиться. Остальные стояли плотно, локоть к локтю, но вокруг этих троих было пустое пространство, словно невидимая граница, которую никто не смел пересечь.

— Ладно! Где твой квартирмейстер? Пусть покажет, где спать моим ребятам! — загремел Варит, шагнув вперёд через толпу и расталкивая зверлингов своими широкими плечами. — Подождите, сейчас найдём второго главного, он вам всё покажет.

«Что-то не так, — думал я, чувствуя, как холодок пробегает по спине и оседает в груди. — Всё слишком гладко, слишком просто. Этот мир не прощает таких подарков».

И тут трое птицлингов расправили крылья. Их глаза вспыхнули ярким, неестественным светом, как угли, разгорающиеся в ночи.

«Дар! — понял я, и сердце пропустило удар. — Черныш! Дым!» — мысленно приказал я, сжимая кулаки.

Энергия начала пробиваться из пор, медленно струясь по телу, но слишком медленно, чёрт возьми. Птицлинги хлопнули крыльями, и на нас обрушилась волна сладкой вони с привкусом миндаля — густая, липкая, забивающая лёгкие.

«Господин! Это яд! Парализующий!» — крикнул Черныш в моей голове, его голос звенел от паники.

Я почувствовал, как ноги подгибаются, словно кто-то выдернул из них кости. Колени ударились о палубу, дерево скрипнуло под моим весом, а тело перестало слушаться. Я попытался вдохнуть, но воздух казался густым, как смола.

— Ва… а… рит… мара… азь… — выдавил я с трудом, каждый звук давался с болью, словно я выплёвывал осколки стекла.

— Прости, Марк, — пожал плечами медведь, глядя на меня сверху вниз с лёгкой улыбкой, будто извинялся за мелкую шалость. — Каждый выживает как может.

Он развернулся и пошёл по палубе рядом с Фаном, их шаги гулко отдавались в моих ушах. Я остался на коленях, тонув в предательстве и ядовитом тумане, а мир вокруг начал расплываться, как отражение в мутной воде.

Глава 15 Капитан

Я приходил в себя с тяжёлым, знакомым ощущением, будто вчера кутил в таверне, заливая в глотку ром и умываясь пивом. Голова трещала, словно по ней прошлись кузнечным молотом, веки разлеплялись с трудом, липкие и тяжёлые. Перед глазами покачивалась тусклая лампа, подвешенная на коротком столбике, её свет отбрасывал дрожащие тени на сырые деревянные стены. Чуть ниже висел медный колокол, покрытый зеленоватой патиной, а прямо передо мной — решётка, грубая, из ржавого железа. Руки были стянуты за спиной, запястья саднили от холодных, тугих кандалов.

«Опять? Да сколько можно?» — подумал я, чувствуя, как внутри закипает злость.

Я быстро пробежался взглядом по тесной камере, пытаясь собрать осколки памяти. Предшествующие события ускользали, как дым сквозь пальцы. Нет, я помнил, как бился с Уггелем, его рычащий оскал и когти, сражение у ворот, где кровь лилась рекой, и бегство через лес… Варита помнил — его громкий хохот и обещания. Корабль тоже всплыл в памяти — большой фрегат, куда внушительнее тех, что я видел в своём прошлом мире. А вот что было дальше…?

«Дальше нас предали, господин», — прозвучал голос Черныша в голове, тихий, но отчётливый, как шёпот ветра.

«Предали?» — переспросил я, и тут воспоминания начали проступать, словно тени в густом тумане.

Варит, ублюдок… продал нас, как чёртов товар. Сука! Кровь закипела в жилах, челюсть сжалась до боли, зубы скрипнули. Я поверил ему — один раз, мать его, поверил! — и вот результат: я снова в кандалах, за решёткой, как зверь в клетке! Убью… я их всех убью, вырежу по одному, и пусть их кровь пропитает этот проклятый корабль.

Сверху, с главной палубы, до моих ушей донёсся шум — радостные крики, пьяный хохот, звон кубков. Мрази праздновали, упиваясь своей подлой победой. Корабль покачивался на волнах, скрипя потёртыми досками, и я попытался прикинуть, сколько времени прошло. Сквозь щели в стенах пробивались тонкие лучи света, окрашенные золотом заката, — значит, не так уж долго я был без сознания.

Я упёрся локтями в пол и, напрягая спину, приподнялся, прижавшись к холодной, влажной стене. Впереди, за решёткой, на низкой табуретке сидел куницид — тощий, жилистый, с выщербленной мордой, где вместо носа зияла рваная дыра. На поясе висела сабля — неплохая, изогнутая, с потёртой рукоятью, а сам он был одет в грязную холщовую рубаху и короткие штаны, обнажавшие кривые ноги. Обычный корабельный сброд, каких я повидал сотни. И это они-то меня заковали?

«Господин, вы не помните птицлингов?» — спросил Черныш, его голос пробился сквозь гул в голове.

Что? Какие птицлинги? Я напряг память, вороша обрывки. Да, точно, были какие-то странные твари — чёрно-рыжие, с перьями, блестящими, как обсидиан. Таких птиц я не встречал ни в этой жизни, ни в прошлой.

«Есть история о птице с чёрной головой и огненным сердцем, — начал Черныш. — По легенде, они были прокляты, и с тех пор никто не смел прикоснуться к ним: их тело лишало чувств, а кровь была горькой, как полынь».