Требухашка. Рождение

— Уезжаешь? — спросил я, не глядя ему в лицо.

— Д-да, — подтвердил бывший друг, пряча взгляд.

— Когда?

— С-с-с-с-сегодня, — старательно просвистел «соловей».

— Ясно. Кидаешь, значит.

— Мне н-н-н-адо, — простонал он. Точнее, проблеял. Захотелось вклеить так, чтобы навсегда вылечить от заикания. Конечно, я сдержался. С-сила воли.

— Много оно перьев жрёт? — кивнул я на червяка.

— Д-до хрена. В два раза б-быстрее, чем раньше.

— Значит, ночью на вылазку?

Витька кивнул. Я сделал озабоченное лицо и вздохнул.

— Как же я новорожденного одного дома оставлю?

Витька слушал внимательно, а я продолжил.

— А если он огнём дышать начнёт и квартиру мне сожжёт? А если форточка откроется, он простудится на сквозняке и умрёт? А если крылья прорежутся, и он в окно вылетит и потеряется в парке? А если упадёт со стола и шею себе сломает? Вот незадача, что же делать-то?

Я задумался.

— Может, соседа попросить посидеть с монстром? Дядька Андрей, он вроде ничего. Я ему всё объясню, даже подружимся. А Требухашка будет его «мамой» называть и на плече сидеть. Ладно, езжай, разберусь как-нибудь с помощью настоящих друзей. Только провожать не буду, сам понимаешь, маленького оставлять нельзя — ему ещё и дня не исполнилось.

Витька размышлял так старательно, что шестерёнки в башке его, наверное, раскрутились до космической скорости. И хочется, и колется. И рыбку хочется съесть, и так далее…

— Н-н-н…

— Что? Говори медленнее, я не понимаю.

— Останусь до завтра. Но завтра точно уеду. Мне н-надо.

Это хорошо. Время выиграл, а дальше будет видно. Надурить Витьку-заику — как два пальца.

5.

Витька целый день убирал, куховарил — делал всё, чтобы не разговаривать со мной. Я общался с Требухашкой. Пытался наладить контакт. Пытался понять, почему эта тварь так мне опротивела. То ли из-за того, что жизнь мне испортила, то ли из-за мерзкого запаха, то ли из-за отвратительного вида. Пока оно не вылупилось, я был настроен более позитивно, толерантный, как политический американец. Теперь же хотел выбросить эту тварь через окно.

И если бы не боялся, что она вернётся, так бы и сделал. Вот выкинешь, а она белёсые, почти прозрачные, перепончатые крылья расправит и улетит. А ночью вернётся. Только вернётся уже с зубами, когтями и противным визгом. А может, выводок с собой притащит — таких же кровожадных уродов. И полетят мои клочки по закоулочкам. Не нравится картинка.

Буду действовать по обстоятельствам. Работаем по плану, как и хотели, а дальше поглядим. А вдруг оно само сдохнет — от непереносимости лактозы или, не знаю, от местной радиации. Тараканы ведь все вымерли, хотя говорили, что они могут атомную войну пережить. Фиг там, двуногие всё как были, так и есть, а усатые ушли в неизвестном направлении.

Последний раз тараканов я видел в детстве. Их ещё мама боялась. А отец включал свет ночью на кухне, брал тапки в руки как два пистолета и заходил туда, как заправский ковбой. Коричневые ублюдки разбегались в стороны, шевеля усами. Их так много — десятки, сотни. И только слышно: «бах», «бах», «бах» — бьют орудия, не оставляя тараканам шанса. Большинство уходило от смерти, но десятки оставались раздавленными коричневыми каплями на столешнице, полу, мягкой части тапок. Размазанные по плитке и побелке — это все, кого настигают смертоносные тапки.

— О чём ты думаешь?

— Что?

Я оборачиваюсь и вижу, что Витька смотрит на меня как-то по-особенному, внимательно. В одной руке у него мочалка, вся в мыльной пене, а в другой недомытая кастрюля, с которой капает на пол. Но он глядит на меня, а не на неё.

— Ты так смотришь на Требухашку. Улыбаешься и смотришь. Улыбаешься и смотришь. Как будто-то видишь что-то и хочешь что-то нехорошее, но очень тебе приятное, сделать.

— А ты заикаться перестал.

Витька замолкает и краснеет, будто я поймал его на горячем. Теперь он молчит и больше не высказывает мне свои претензии.

Я осторожно протягиваю руку и одним пальцем дотрагиваюсь до тельца существа — оно холодное, сухое на ощупь и невероятно противное.

— Просто думаю, что это передо мной.

— Т-требухашка, — подсказывает Витька.

— Думаешь? Я совсем не таким его запомнил.

— М-маленький, — говорит друг и тоже протягивает руку, осторожно гладя червяка, — маленький, н-новорожденный. Он превратится в б-б-бабочку.

— Ясно. Я спать. Вечером на охоту. Мы маленькие дети, нам хочется гулять. Смотри, чтобы новорождённый тебя не сожрал.

Но сначала я сходил в душ. Спина чесалась от пота и старой футболки.

6.

Вечером, чтобы настроиться, немного поигрался с кастетом: покрутил его на пальцах, примерился, сделал пару выпадов. Затем положил на стол, посмотрел на него и принялся тряпочкой надраивать до блеска.

Идти одному не хотелось, а Витька всё твердил, что Требухашке нужен уход или что-то вроде того. Оставить её он отказывался наотрез, а мне нужен был свой доктор Ватсон, свой Робин или свой Марти Макфлай. Кто-то, кто выручит, если что-то пойдёт не так. Если кто-то вспылит. Если кто-то выхватит кастет, когда выхватывать его не нужно.

— А может? — спросил я у друга. Тот драил газовую плитку от десятилетней грязи, даже фартук натянул. И где он его нашёл? Червяк молчал, завернутый в листья, как капуста.

— Осстанусь с Т-требухашкой. Т-т-т-так надо.

По его тону я понял, что уговаривать бесполезно, а применять силу бессмысленно.

— Ладно. Как хочешь.

— Н-н-н-н… — замотал головой Витька и пальцем в меня тыкал.

— Что? — я посмотрел на кастет. — Что не так?

— Н-н-не бери. Зачем? Ты и так ссссправляешься!

— Пойдёшь со мной?

Он показал, что нет.

— Тогда извини. Мне нужен друг и поддержка. Пусть будет этот… свинцовый друг.

Друг больше не пытался отговаривать. Знает, что бесполезно, а если будет настаивать, то может и в бубен прилететь. Он же видел, как я на работе одному прописал, которому песни не нравились, которые я слушал.

Я ведь даже не в колонках своего Цоя включал, а просто на телефоне, когда чем-то скучным занимался, типа уборки или готовки еды. А этот говноед каждый раз врывался и какие-то замечания делал: «Вы тут не одни», «Не всем нравится русский рок» или «Дай людям поспать».

В общем, однажды мы с Витькой картошку чистили, и снова нервный Славик начал пениться насчёт включённого «Миража». Он даже не понимал, что это не рок. Пришлось ему втащить, а Витька по мере сил успокаивал сначала меня, а потом и его. Даже лёд пострадавшему к синякам прикладывал. То, что у меня костяшки на кулаках болели, его не беспокоило.

Поэтому и сейчас он предпочёл не спорить. Я кастет в задний карман спрятал и отправился на прогулку. Без напарника.

На пороге он догнал меня.