Требухашка. Рождение

3.

— Н-не надо, — стонал бомж, судорожно прикрывая спину разорванной рубашкой. Я её со злости немного повредил. Не спину — рубашку. Рванул слишком резко и треснула на спине. Наверное долго на помойке лежала — отсырела или типа того.

Правая рука у него дрожала, и звенел велосипед, который он держал в перепуганной лапе.

— Перестань, дядя! Чего не надо?

Он промямлил и до меня не сразу дошло, чего он боится. А потом как дошло!

— Чего? Тебя? Я по девушкам вообще-то.

Бомжатина мне «не верила» и «продолжала» прикрываться, размахивая рукой, как веером.

— Да если бы я по мужикам был, дядя, то точно на тебя бы не позарился. Да ещё ночью в парке.

Он не поверил. Да и черт бы с ним. Вот только…

— А чего ты так решил? Вас бомжей, что часто в парках насилуют? Может традиция какая или типа того?

Он затряс подбородком, и я не понял, это «да» или «нет».

— Расскажи мне подробнее, чудик, или оставлю тебе только руль от велосипеда.

— З-зачем п-подробнее, — продолжал он косить под Витьку и это раздражало. Я почесал между лопаток и резко схватил собеседника за горло. Велосипед опять упал в траву.

— Дядя, мне очень противно держаться за твой кадык. Если подхвачу какую-нибудь кожную заразу, то приду и сожгу твой дом или коробку, в которой ты живешь. Давай-ка я руку уберу и ты не будешь кричать и задавать тупых вопросов. Как говорят в фильмах: «Кивни, если согласен».

Он был готов, и я убрал руку и вытер пальцы о штанину. Нужно дома с мылом вымыть, такое ощущение, что пальцы так и остались липкими.

— Ну, рассказывай. Где живешь? Чем дышишь? Кому даёшь?

Бомжара замялся на секунду и начал говорит.

— Живу в индийских бараках. Как и все. Наверное знаешь где это.

Индийские бараки — это одноэтажное здание, длинное как кишка в центре города. Не знаю почему «индийские» может индусы построили. Живут там малообеспеченные семьи, проще говоря отбросы общества. Те, кто еще не в тюрьме и не на улице, у кого есть хоть подобие семьи живут в индийских бараках. Свозят туда бутылки и бумаги со всего города и там же их делят и сортируют. Настоящая мафия, иногда даже разборки происходят у них, только без огнестрела, больше на ножах.

Воды в бараках нет, насколько я знаю, и электричество по часам. Так как они не платят за коммуналку от слова «совсем», то ещё счастье, что газ не отрубили и свет на вечер дают. Но бомжи уже привыкли к темноте, живут как крысы и только изредка видно из-за закрытых газетками окон пробивается робкий свет.

— Знаю, — говорю я, — как вас не знать. Лицо города. Не понимает мэр, как избавиться от такого фурункула в центре городской жопы.

— У нас есть права, — выпрямляется бомж, — пусть дают квартиры, мы сразу съедем.

— О правах сразу вспоминаешь, а обязанности?

— Я этому государству ничего не должен. Как отжали мою землю, так сразу и расплатился.

— Хорош заливать мне в уши. Вообще не интересно. Пропил, наверное всё и оправдываешься.

Бомж только зубами заскрипел, но перечить не стал — молодец.

— Мне больше другое интересно, — заметил я, — понимаешь?

— А говоришь не по мужикам, — криво ухмыльнулся бомж и свалился на велосипед, держась рукой за щеку. Я вытер ладонь о штанину.

— Будешь нормально разговаривать или нет?

— Что ты хочешь? — зашипел он как раненый змей и поднялся, вместе с великом. Картонки с багажника уже давно разлетелись по земле и собрать их в темноте будет не просто. Хотя крысы, наверняка, приучены.

— Говори. Мне всё интересно.

* * *

В индийском было плохо. Еще хуже, чем я ожидал. Место, где жили нищие, превратилось в место, где живут отбросы со всего города. И это не значит, что они все без копейки в кармане.

Гомосексуализма там не было, зато наркотиками торговали и изготавливали их там же, в бараке. Какой-то борзый по кличке Пухлый поселился и подмял бомжей по своим воровским законам.

Он вышел из тюрьмы, где отсидел за убийство, и так как жить ему было уже негде, обосновался в индийском. Сначала сидел тихо и осматривался по сторонам, а потом деньги появились, и он начал соседей подкармливать. Потом комнату отжал у Васьки, того выгнал, а в его комнату своих мутноватых корешей поселил. Соседи не возражали — привыкли к хорошим подачкам, он ведь их не трогал. В бараках стали чаще появляться люди. Все они были незнакомые, молодые, часто девочки. Часто возвращались, даже здороваться начали с соседями. Они к Пухлому шли — дела какие-то у них общие. Потом стало ясно, что за покупками и что это за покупки. Наркотики. Большие деньги. Пухлый иногда говорил, что мог бы здесь и не жить, мог в соседнем жилом комплексе легко квартиру снимать, но Родина — это не там, где жопа в тепле, а там, где душа.

Душа Пухлого была в Индийском.

* * *

— И что? В нашем доме поселился замечательный сосед. Разве плохо? Хорошо. Ты вижу недоволен. Кстати, как тебя зовут, дядя пятидесяти семи лет?

Он назвался «Георгием» и рассказал о том, что что многим не нравится Пухлый, но сказать никто ничего не скажет. Иначе будет как с Васькой, которую сбила машина на пешеходном переходе, или с Иваном, который отравился водкой и умер в муках. Или даже с Толей, которого просто выгнали.

Никто не будет связываться с Пухлым, восседающим в Индийском, как хозяин. Ну, почти никто.

4.

Я хотел помочь Жоре с велосипедом, но он отшатнулся и попросил не мешать. Я даже извинился, за то, что ударил его пару раз, но «синяков ведь нет»? Так нужно было, а теперь мы даже подружимся. После того как я закончу с Пухлым.

— Он дома в это время или шляется где-то?

— Сидит, куда он денется. А зачем он вам? Вы из полиции?

— Ну типа того. А спать не будет?

— Нет. Телевизор смотрит почти всю ночь. Варит что-то.

— Ну ясно-понятно, что он варит. А кто ещё с ним живёт?

— Девчонки приходят, часто на ночь остаются. Молодые- красивые, потом страшными становятся, седеют — зубы выпадают, а они всё приходят и приходят.

— Дед, не трави, и так плохо. А мужики не ночуют?

Бомж остановился и я шагнул назад, чтобы не стоять в радиусе его аромата.

— Нет, он девочек любит.

Пришлось объяснить, что я имею в виду друзей, коллег по бизнесу. Мало ли, нажрутся и остаются ночевать. Такой информацией дед не обладал.