Трень - брень

– Убью!

Боба упал на колени. Руки поднял.

– Убьешь - ответишь!

Тимоша снова спросил:

– Зачем же ты перекрасилась?

Охотник отобрал у Ольги ружье, поставил его на место.

Боба дрожал всем телом.

– Не дрожи, - сказала ему Ольга.
– К сожалению, оно не заряжено.

– А я от смеха дрожу.

Охотник ткнул в ружье пальцем, затем этим же пальцем ткнул Ольге в лоб.

– Запомни, этим не шутят.

– Зато этим шутят.
– Шут (дядя Шура) взлохматил Ольгины волосы. Шутят сколько хотят, сколько угодно. Но если горбатому тысячу раз сказать, что он горбат, он кого-нибудь укокошит, и суд его оправдает.

– Она не горбатая. Она красивая, - смутившись, поправила его продавщица.

– Только рыжая, - подсказал Боба.
– Страшное дело, если ружья вдруг попадут в руки к рыжим.

Ружья стояли в стойке; они-то знали, что оружие только в умных руках безопасно. Но их продавали, не спрашивая, умен или глуп покупатель. Ружья были товаром, а как известно, товар владельца не выбирает.

Шут (дядя Шура) тихонечко струны нащипывал.

– Рыжий - чудак. Рыжий - забава. Я выхожу на арену в своем парике, и люди сразу же начинают смеяться. Это моя работа. Я еще не успел произнести ни одной глупости, а они уже улюлюкают. Когда я спотыкаюсь и падаю, они стонут от хохота. Я делаю благородное дело. Смех - витамин для нервной системы. Особенно им нравится, когда я плачу... Но иногда мне кажется: разреши им - и они начнут швырять в меня зонтиками и растаявшим эскимо. Из-за одного только рыжего парика. Но ведь я могу его снять, мой рыжий парик. А вы не задумывались, почему у клоуна рыжий парик? Не зеленый, не синий, а рыжий?

Охотник посмотрел на шута с пониманием. Потом он снял свою тюбетейку. Голова у него оказалась лысая и блестящая, как плафон.

– Вот, - сказал охотник.
– Жуткое дело. Со времен гражданской войны. Я болел тифом. Тиф - болезнь военная, голодная. Во время тифа волосы у меня выпали и больше уже не выросли. Двадцати лет мне еще не было. Я смолоду лысый. Так меня Лысым и звали. На войне я даже имя свое забыл. Лысый так Лысый - какая разница на войне? Зато в мирное время у всех имя-отчество, а я опять Лысый. В трамвае кондуктор кричит: "Эй ты, лысый, деньги платил?" У других не спросит - у меня обязательно. Жуткое дело. В кинематографе в спину толкают: "Эй ты, лысина, не отсвечивай, спрячь отражатель за пазуху". На танцах девчата со мной танцевать не идут стыдятся. Со всех сторон хихикают: "Эй ты, плешь. Эй ты, голова, как колено. Эй ты, кудрявый..." Сначала я объяснял: мол, потерял волос в сражениях войны за Советскую власть. Даже орден показывал. Да всем не накланяешься, и от рассказов кудри не нарастут. Я даже застрелиться хотел. Потом подумал, подумал и утих. Надел тюбетейку и так всю жизнь в тюбетейке прожил.

– Что же мне делать?
– спросила Ольга.

Боба тут же сунулся с предложением:

– Побрейся. Лучше быть лысым, чем рыжим. Могу биться.

– А еще поэт, - сказала Ольга.

И он к устам моим приник

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый...

Разве ты когда-нибудь сможешь такие стихи написать!

Девушка-продавщица погладила Ольгу по голове:

– Ты хорошо читаешь. Не нужно бриться. Проще можно. Стань великим человеком - и все. Великим все разрешается. Великие могут быть рыжими, лысыми, бородатыми, даже лопоухими.

– А если я не смогу?

– Не надо, - сказал охотник.
– Посмотри на меня.
– Он приосанился, выставил ногу в болотном кожаном сапоге.
– Видишь, как я одет? Я одет экстравагантно. А кто дал мне право так одеваться? Охотничий билет. Я охотнкк, и одеваюсь я, как охотник. Сними я ружьишко, патронташ, кинжал, всякий встречный-поперечный надо мной захохочет. А сейчас молчат - не смеются. Потому что у меня охотничий билет - разрешеньице. У меня, жуткое дело, все в соответствии с документом.

– Охотник произнес как пророчество: - Удостоверение личности.

Боба захохотал.

– Она тоже охотница. Моржа один на один завалила.

– Ну, завалила. Я его из винтовки.

– Моржа?
– Охотник поежился и засмеялся.
– Кстати о медведях, сказал он.
– Я вам еще не поведал?

– Она оленей била.
– Боба от смеха скорчился. Он смеялся с подвизгом.

Охотник смеялся сипло, словно из него пар выходил.

Ольга бросилась к стойке с оружием. Они с продавщицей вместе схватили ружье и потянули его каждый к себе, позабыв, что в незаряженном ружье больше смешного, чем страшного.

Охотник и Боба заливались, словно два саксофона.

Тимоша молчал.

Шут (дядя Шура) тоже смеялся. Он сидел на полу и смеялся голосом скрипки. Из его глаз длинными острыми струйками били слезы.

Закатывался Боба:

– Во врет - уметь надо. Ну и рыжая! Соври еще!

Икал охотник:

– Жуткое дело. Куда мне со своим медведем...

Ольга выпустила ружье. Продавщица спиной ударилась в полку с товарами. Ольга тут же схватила другое. И... грохнул выстрел. Ольга испуганно посмотрела вокруг. Дыма не было, раненых тоже. Это выстрелил шут (дядя Шура) из дурацкого пистолета разноцветными кругленькими бумажками с очень вкусным названием - конфетти.

– Почему вы смеетесь?
– спросила Ольга.
– Почему вы смеетесь, не зная? Почему вы ему верите, почему вы не верите мне?

– Она нерпу сама себе настреляла на шубу, - взвизгнул Боба.

Ольга выбежала на улицу.

– Боба, имеешь, - тоскливо сказал Тимоша.

– Посмеяться нельзя? Смех - витамин для нервной системы.
– Боба снова застрекотал: - Ха-ха-ха!

И никто не заметил, как в магазин тихонько вошел Аркашка с Ольгиным нерпичьим портфелем.

– Ольга, - позвал он.
– Ольга!.. Дядя Шура, где Ольга?

– Убежала, - сказала ему шут (дядя Шура).

Аркашка подошел к Бобе.

– Здравствуй, старый бродяга, - сказал ему Боба.
– Вижу, ты, брат, не изменился с той благословенной поры, когда ходили кожаные рубли и деревянные копейки, когда короны королей были доступны для нас, как теперь портсигары, когда принцессы были красивыми, а вино крепким, когда наши шпаги не знали ржавчины поражений...

– Здравствуй, старый бродяга. Над Ольгой смеешься?

– Угадал, гениальный ребенок.

Аркашка трахнул Бобу портфелем по голове.

– Еще хочешь?

– Ты что, одурел?
– спросил Боба.
– Ты, старый бродяга...

– Не за гениального ребенка - за Ольгу.

Боба бросился на Аркашку, он бы смял его, но тут между ними встал Тимоша.

– Отскочите, - сказал он.
– Или оба в нокауте. Зачем ее портфель приволок?

– Она улетать хочет. Вот уедет она, если все здесь над нею смеются. А тебя, Боба, я из рогатки достану.

– Уехать? Ребенок! От себя куда уедешь? Нету таких колес. Продавщица посмотрела в глаза дяде Шуре, в самую их сердцевину.

Тимоша бросился к двери. На улицу выскочил.

– Ольга!

– Ольга!
– передразнил его Боба.
– Еще один спятил.

Тимоша вернулся с улицы, к охотнику подошел:

– А вдруг она не врала?

– Маловероятно, - вздохнул охотник.
– Хотя и другое - смеху не к спеху.

– А вдруг она не врала?
– спросил Тимоша у продавщицы.

Продавщица кивнула:

– Не врала.

– А вдруг, - сказал шут, - а вдруг врала?

Боба хихикнул, но, поймав скучный Тимошин взгляд, наглухо прикрыл рот ладонью.