Трень - брень

– А вдруг?
– повторил шут.
– Ай-яй-яй, и мы ей поверили.

– Ну и что? Ну и поверили!
– сказал Тимоша с сердитым напором.

– Аркашка, где она может быть, твоя Ольга?

– Она не моя. С какой стати она моя? Она такая же моя, как и твоя...

– Короче, где она?

– В парке.

Тимоша выскочил, хлопнул дверью. За ним побежал Аркашка. И уже потом пошел Боба, почесывая затылок.

Продавщица сказала:

– Они встретятся в парке...

Шут сказал, глядя в пол и краснея:

– Там хорошее место для встречи...

Охотник на цыпочках, чтобы не скрипнуть, пошел из магазина. Он шел затаив дыхание, он не хотел мешать.

– В восемь вечера, - сказал шут.

– В восемь вечера, - сказала ему продавщица.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Осень пахнет забродившим яблочным соком. Листья на деревьях - будто крылья чудесных бабочек. Они, наверно, улетают с ветвей к желто-розовым зорям, к багряным закатам, мажутся в огненных красках и прилетают обратно, чтобы всех подразнить своим солнечным цветом.

Осенью - ясным днем, темной ночью, даже в дождь, даже в бурю - слышен печальный какой-то звук, будто поезд уходит. Будто поезд этот последний.

Шут (дядя Шура) бодро шел по аллее старинного, парка. Он говорил:

– Убежала девочка плакать. Как говорится, не прижилась. Но сантименты нам не к лицу! Мы тверды и проворны. Ха-ха-ха... Перемелется - мука будет. Подумаешь, рыжая девчонка - частный случай.
– Шут голову опустил. Руки развел.
– А самое синее небо над нами. И самые теплые крыши над нами. И самые добрые люди вокруг. И очень хочется тихой красивой личной жизни. Особенно когда мы влюблены... Тс-с... Осторожно...
– Шут оглянулся.
– Это не детская тема. Я извиняюсь.

* * *

Ольга шла вдоль гранитного парапета, за которым текла речка. Эта речка - протока - впадала в другую речку, а уж та, своим чередом, - в море. Ольга трясла головой, черные, как березовый уголь, волосы падали ей на лоб густой челкой.

Ольга не заметила, как к ней подбежал Боба.

– Эй, ты!
– крикнул Боба.

Она не услышала.

Боба дернул ее за рукав. Она остановилась и тотчас приняла оборонительную позицию.

– Не надо, - сказал Боба.
– Меня уже били.
– Боба повис на скамейке, как тряпка, и звук у него выходил изо рта со свистом, словно Боба испортился.
– Полный комфорт. Тимоша теперь за тебя заступается... Тимоша осел.
– После этих слов Боба вскочил со скамейки и огляделся.
– Я в переносном смысле...

– Имя у него хорошее, - сказала Ольга.
– Тимоша.

– Да Юрик он, Юрик. У него фамилия Тимофеев. Ты на меня злишься?

– Боба, я тебе прощаю. Я все-все прощаю. Я ни на кого не сержусь. Зачем? Злой бывает только глупость.

Все птицы в парке громко и удивленно пискнули, словно им открылось нечто великое. Они все разом повернули головки и посмотрели на угрюмую серую ворону, которая сидела на самом высоком дереве. "Кар-р-р", - сказала ворона и, в свою очередь, посмотрела на ястреба, который дремал высоко в небе на распластанных крыльях.

Боба уселся в небрежной позе - нога на ногу.

– Угадай, я умный или глупый?

Ольга сказала:

– Наверно, ты не дурак.

– Правильно.

– Тогда зачем ты все время кривляешься?

– Для балды. То есть для смеха. Без смеха кто я такой? Обыкновенный серый человек.

– И тебе все равно, над чем смеяться?

– Конечно.

Ольга уселась рядом с Бобой.

– Боба, только не врать. Если ты увидишь, что человек тонет, ты бросишься к нему на помощь?

– В зависимости от желания утопающего, - сказал Боба.
– Если утопающий, кричит: "Помогите, помогите!" - я брошусь его спасать. Я прилично плаваю, не хуже Тимоши. Если утопающий молча тонет, зачем мне мешать ему? Может, он от этого удовольствие получает.

– Ну так вот, прощай, Боба. Я пришла сюда утопиться.

Боба захохотал.

– Нашла время. Сейчас вода холодная.

– Утоплюсь, понятно тебе? Возьму и утоплюсь в самом деле.

Что-то в Ольгином голосе насторожило Бобу.

– Я тебе утоплюсь!
– проворчал он.
– Я, конечно, наговорил тебе гадостей, но я не со зла. Я просто поторопился.

– Не уговаривай. Я все обдумала. Я не могу, чтобы меня каждый день изводили и надо мной издевались. Я не великий человек - мне рыжей нельзя быть. И я не актриса - мне нельзя красить волосы. И я не клоун - мне нельзя снять парик после работы. Но жить всю жизнь в тюбетейке я не желаю. Не хочу! Я решила: будет лучше для меня и для всех, если я утоплюсь. А теперь иди. Люди топятся в одиночестве. Передай привет всем... Ну, иди, иди.

Боба стоял перед Ольгой, переминался с ноги на ногу.

– Ну, чего не идешь?

– Можно, я посмотрю? Я никогда не видел, как люди топятся.

– Нельзя. Ты ведь не выдержишь - спасать бросишься.

– Я же сказал - не брошусь. Во-вторых, я простуженный.

– Все равно иди.

– Прощай, - сказал Боба.

– Прощай.

Боба пошел, и Ольга пошла, каждый в свою сторону.

Боба обернулся, крикнул через плечо, в его голосе прозвучала надежда:

– Ольга, не топись, а? Ты хоть и рыжая, но хороший человек.

Ольга вдруг бросилась на Бобу с кулаками:

– Убирайся! Уходи! Что ты ко мне привязался? Ну, уходи, тебе сказано. Люди топятся в одиночестве.

Боба закрыл голову руками и удрал в кусты.

Ольга села на парапет. Посидела немного пригорюнясь и позвала тихим печальным голосом:

– Боба, а Боба!

Боба стоял за кустом.

– Боба, а Боба!
– еще раз позвала Ольга.

Молчание.

Гранит, синеватый с розовым, еще сохранял тепло. Вода в реке густого синего цвета. На ней листья красные и оранжевые.

– Пора, - сказала Ольга, растерянно шмыгнув носом. Она встала на парапет, посмотрела в воду.
– Вода, почему ты молчишь? А собственно, почему ты должна со мной разговаривать? С предателями не разговаривают...
– Ольга руки раскинула - ей, наверно, казалось, что именно так, с раскинутыми руками, топятся люди.

Боба за кустом заплакал, как грудной ребенок. Он захлебывался от горя. И утешал себя старушечьим голосом:

– Не плачь, не рыдай. Ты мое дитятко. У маленького животик болит. А мы ему молочка дадим.