Трень - брень

Парень с разноцветной бородой снова обхватил старика за плечи.

– А чего ты мне сказать не даешь? Отпусти меня, я сказать желаю. Требую разговора! Ребятушки, вы же советские люди. Зачем вам эта гадость на подбородке?

– Дураков считать, - угрюмо сказал чернобородый.

Старик хихикнул, кашлянул.

– Молодец, сынок. Люблю молодцов. Я молодой был проворный... Погоди, это ты кого дураком назвал? Ага, пьяного обидели. Я вам в папаши годен, а вы обижать. Советская молодежь... "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..." - запел он строго и величественно, отчего задрожал весь. Потом плюнул себе на подбородок, утерся и сказал: - Тьфу на вас.

– Вы, папаша, не плюйтесь, вы прямо кулаком действуйте, - посоветовал ему чернобородый.
– Прямо в зубы.

– Э-э, не обманешь. Нынче народ не тот. Ему в морду дашь, а он драться лезет. Сбрейте, а?
– Старик повесил сумку на сучок, снял пиджак, сложил его аккуратно, оправил рубашку под ремнем, выпятил грудь и рукой взмахнул.
– Я что сказал?!
– закричал он.
– Развелось всяких рыжих и бородатых.
– И заплакал: - Сбрейте, а? Дайте мне сто лет прожить.

– Пожалуйста, - сказал парень с бородой разноцветной.
– Мы подарим вам вечность. Нам, папаша, не жалко.

– Ау-у! О-ля-ля! Где вы?
– На дорожку выбежала запыхавшаяся девушка в джинсах.

– Поехали!
– Она увидела Ольгу, сказала: - Абрикосинка, подосиновик, настурция!

И не успела Ольга ответить, девушка уже командовала:

– Пошевеливайтесь, до нуля остались мгновения... Не мешкайте, бородатые. Обленились тут без меня.

Парни подхватили рюкзак и мотор.

– Куда ж вы, сынки?
– обиженно спросил старик.
– И не поговорили как следует...

Снизу, с воды, раздался хохот, загремели уключины. Звук весел пошел по воде, удаляясь.

– А может, всех бородатых в застенок? А может, всех бородатых на каторгу? И наголо!
– бормотал старик в неуверенности.

Ольга от него отвернулась.

Старик пиджак свой поднял, почистил.

– "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..." - запел он.
– Слушай мою команду! Обрить! Наголо!

Когда Ольга обернулась, старик сказал ей:

– Умные? Им кажется, что они выше? А почему они выше? Хамье!
– И запел нежно: - Сонюшка, я иду-у...
– И пошел сквозь кусты.

– Я знаю, что я теперь буду делать, - сказала Ольга.
– Я теперь буду смеяться.

Мимо нее по дорожке шла сиреневая женщина с заграничным портфельчиком. Вслед за женщиной, словно на поводке, торопилась девчонка с черными кудрями, та самая девчонка, которая, конечно, покрасивее Ольги.

– Вы только на меня посмотрите, - говорила эта девчонка.
– Я для вас в самый раз.

– Я на тебя уже посмотрела.

– Я сниматься хочу.

– Все хотят.

– А я больше всех хочу. Я три года перед зеркалом упражнялась.

– Все упражняются. И не морочь ты мне голову.

– Я умею петь басом.
– Девчонка запела на непонятном языке с восточным акцентом. И заплясала. И так увлеклась, что не заметила даже, как женщина скрылась.

– Тьфу!
– сказала она, обнаружив побег.
– Стоило глотку портить. Строит из себя режиссершу, а сама ассистентка. Что она понимает! Уж если я им не нравлюсь, тогда понятно, почему нет хороших картин.

Ольга вскочила на парапет.

– Ничего тебе не понятно. Черная ты ворона. Бутылка из-под чернил! Кривляка! Ну, что уставилась?
– Ольга принялась петь, кстати, тоже на непонятном языке, и плясать.

– Подумаешь, - сказал она, отдуваясь.
– Так петь и плясать все могут, только стесняются. Еще перед зеркалом упражнялась три года. Не могла это время на дело потратить. Черная ночь ты. Копоть!

Девчонка попятилась. Ольга соскочила с парапета, взмахнула руками.

– Кар-ррр! Ты в зеркало не видела, какая ты уродина? Ты посмотри и умри от досады. Я сейчас прысну!

Девчонка вскрикнула и пустилась бежать.

– Наповал!
– сказала Ольга. Посмотрела вокруг, в глазах ее сверкал боевой огонь.
– Берегитесь, - сказала она.
– Я буду смеяться над всеми!

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Вечер приблизился к городу, он развел темные краски на площадях и на улицах. На другом берегу реки дома тесно прижались друг к другу, как заговорщики. Ветер утих.

Из парка на набережную вышла Ольга. Увидела шута (дядю Шуру), обрадовалась. Шут стоял с букетом цветов, важный и бледный.

– Дядя Шура!
– крикнула Ольга.

Шут вздрогнул, поморщился от досады.

– Опять ты? Могу я иметь личную жизнь?

Ольга засмеялась.

– Чего ты смеешься? Не смейся.

Ольга уселась рядом.

– Дядя Шура, у вас глупый вид. Ха-ха-ха. Ну до чего же у вас глупый вид!

– Перестань хохотать, - сказал ей шут (дядя Шура).
– Это тебя не касается, какой у меня вид.

– Как же... Вы, наверно, влюбились. Потеха. Комедия... Дядя Шура, вы элегантны, как торшер.

Шут посмотрел на Ольгу печальными глазами.

– Иди-ка ты лучше домой.

– А что, и смеяться нельзя?
– спросила Ольга.

– Смейся, - сказал ей шут.

– Ну и буду. Я теперь решила так жить. Я теперь над всеми буду смеяться. Я теперь всем покажу.

– Смейся, - сказал шут (дядя Шура).
– Показывай.

– Сейчас.
– Ольга огляделась.

По набережной гуляли нарядные люди - воскресенье было. Прямо к ним шел Тимоша. Он смотрел на Ольгу большими глазами.

– Ага!
– Ольга заерзала от нетерпения.
– Иди, иди. Ну, подходи поближе...
– Голос ее стал мягким и сладким, как пастила.

Тимоша подошел, облокотился на парапет.

– Хорошо, что я тебя разыскал.

– Это просто отлично, даже прекрасно, - сказала Ольга.
– Дорогой Тимоша. Юрик!

Тимоша помигал немного.

– Ты на нас не сердись...

Ольга перебила его:

– Что это у тебя с носом?

– А что?
– Тимоша потрогал свой нос.

– Он же у тебя как огурец. Ты, когда чай пьешь, лимон носом давишь. А уши! Уши - как у слона. Ты, когда спишь, ушами глаза закрываешь.

Тимоша слегка отодвинулся.

– Ну, ты даешь, ну, я пошел.

– Иди, иди, - Ольга ему улыбнулась.
– Иди червяков копай. Носатый крот. Неудачный потомок слона. Червячный спекулянт. Лопоухий щенок. Ушастый головастик. Боевая киса-мяу. Шестью шесть!

Тимоша сжал кулаки, пододвинулся к Ольге и, не зная, как ему поступить, спросил дядю Шуру:

– Что с ней?

Дядя Шура пожал плечами.

Тимоша снова уставился на Ольгу.

– Неужели?
– прошептал он.
– Ой-ей-ей... Может, ты пить хочешь? Я сейчас. Я тебе принесу лимонаду.
– Он оглядывался на бегу и сокрушенно качал головой.