Тренировочный День 5
Шрифт:
— Лодка! Пффхвхфф! — давится она и содрогается всем телом: — лодка у него! Открывай дверь в палату. Я фонарик включу.
— Ага. — он толкает дверь, а Лиля щелкает фонариком, и он прищуривается, оглядывая соседнюю палату. Четыре койки с матрацами, на одной из которых сидят пятеро девчонок, прижавшись к стене. Впрочем, через дою секунды он понял, что впечатление обманчивое, они не сидят, а практически лежат. Спят с открытыми ртами, а тот звук что он принял за мерное звучание механизма…
— Вон твоя моторная лодка. — говорит Лиля за его спиной: — дрыхнут, красотки. Пять человек, я ж говорила, а ты — «четверо, четверо», да ещё и не слышишь ничего…
— Опасный ты человек, Бергштейн. — Виктор только головой качает, глядя на спящих школьниц: — с тобой только в разведку ходить. И… запах. Только не говори мне…
— Твои ученицы нажрались
— Одеяло?! Какое им нахрен одеяло! Их же с утра Маргарита Артуровна опять хватится и с ума сойдет! И… так они получается за нами подслушивали?!
— И подглядывали. — кивает Лиля: — опускай меня, я сама за одеялом метнусь кабанчиком, если ты хочешь бедных детей оставить на холодной панцирной кровати оставить мерзнуть до утра.
— С какого момента они тут?!
— Ну… примерно, между тем как ты меня простыней связывал и игрой в «строгого учителя и непутевую ученицу». Кстати — весьма тематически вышло. Или педагогически? — Лиля соскальзывает с его спины и прикладывает палец к подбородку, задумываясь: — уверена, что они теперь точно тебе перечить не будут и другим расскажут, что именно ты с непутевыми ученицами делаешь… помнишь, как я кричала «Не надо, Виктор Борисович!» и «только не туда, Виктор Борисович!», «пожалуйста прекратите Виктор Борисович»? А ты такой «иди сюда, Бергштейн, я тебе покажу как на моих уроках спать!». Правда я вот не понимаю, как можно на уроках физкультуры заснуть? Или у тебя такой комплекс — внутри ты хочешь физику преподавать или там русский язык? Я вот в волейбол играть люблю, но могу в теннис или там в водное поло, а…
— Помолчи, Лиля, у меня и без тебя голова раскалывается. — морщится Виктор: — если ты с самого начала знала, что они за нами подслушивают…
— И подсматривают!
— И подсматривают. — соглашается Виктор, зная что ее не переспоришь, легче уж согласиться: — чего же тогда сразу не сказала?
— А чего? Они нам не мешают, а задача учителя — подготовить ученика к взрослой жизни, разве не так? — пожимает Лиля плечами и наклоняется над Нарышкиной, накрывает ее одеялом, стараясь накрыть всех девушек вместе. В ход идет и второе одеяло.
— … ну а увидев через дырочку что ты со мной делаешь — они заранее подготовятся к тому, что жизнь тебе не сахар. И что всегда сильный кто-то найдется, кто тебя к койке прижмет и оттрахает хорошенечко. — продолжает она: — глядишь и вырастут правильными советскими людьми, а не такими извращенцами как я. Или ты. Наши дети должны превзойти нас! — Лиля выкидывает вверх сжатый кулак.
— … ну ты даешь, Лиля. Чем дольше тебя знаю, тем меньше тебя понимаю. — говорит Виктор: — хорошо, ладно, я понял. Ты решила, что молодежь сама потом со своими моральными травмами справляется. А это точно на моральную травму тянет, если бы я в детстве такую вот картину через дырочку в стене подглядел — мне бы потом психолог понадобился бы. Но ладно, решила ты не мешать подрастающему поколению шишки набивать, дескать сами себе злобные буратино… тогда чего ты потом всполошилась?
— Потому что нечего засыпать, когда такое представление идет. — говорит Лиля: ты знаешь, что я в школе играла в спектакле? Между прочим, пользовалась оглушительным успехом! И даже поступать пыталась в театральное, чтобы потом в кино пойти и актрисой стать!
— Дай-ка угадаю… в «Колобке» лису играла?
— Нет! У нас был музыкальный спектакль. По мотивам «Репки».
— Значит, внучка была?
— Это музыкальный спектакль! Там хор был, из овощей. Я… была помидоркой.
— Как мило. Получается, что из-за твоей детской травмы и отсутствия признания как актрисы уже свою моральную травму получило новое поколение. Ну… — Виктор бросает взгляд на Нарышкину: — наверное так лучше, чем если бы тебя не было, а они бы как в той лагерной легенде про Доброго Физрука — через окошко пролезли бы…
— А, получается я тебя от них защитила?! Значит теперь я — твой рыцарь? Спасла тебя от участи что горше смерти! — декламирует Лиля и Виктор невольно любуется ее точеным телом. Тут же делает себе замечание, не стоит о таком думать, когда рядом спят твои ученицы, нужно Лилю отсюда уводить, стоит тут голая как Леди Годива… с одним эластичным бинтом на лодыжке.
— Пошли отсюда. — говорит он: — чего уж,
пусть спят до утра. Завтра разберемся, утро вечера мудренее. Говорят, что ничего лучше сна для решения проблемы не придумали…— Кто это сказал, что ты спать будешь, Витька? Ты теперь мне должен. Я тебя спасла, я тебя и использую по прямому назначению. Я злодеек победил, я тебя освободил, а теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться! — цитирует стихи Лиля и тычет в него пальцем: — слышал? Никаких оправданий больше! Если бы не я, ты бы, наверное, помер уже… вон та девочка не по годам развита. Почти как ваша Валя Федосеева будет… высокая и сильная.
— Это Зина Ростовцева.
— А у этой такие сиськи! А ну-ка… Ай! Ты чего делаешь?! Витька!
— Вот уж лапать своих учениц я тебе точно не дам!
— Тиран! А ведь я тебя спасла! Пошли жениться тогда!
— Ладно.
— До утра еще раз десять точно успеем пожениться.
— А ночи тут довольно долгие… — жалеет себя Виктор.
Глава 3
Глава 3
— … таким вот образом, город Колокамск и металлургический комбинат сыграли важную роль в снабжении Красной Армии необходимым металлом. Эвакуированные из Ленинграда рабочие совместно с местными специалистами работали на станках прямо с колес, под открытым небом, пока стены цехов только-только возводились вокруг них. В трудных условиях приходилось поднимать промышленность нашего города, страна боролась с фашистскими ордами, очень много мужчин ушли на фронт. И тогда к станкам встали женщины и дети, вытачивая снаряды и стволы для артиллерийских орудий… — привычным, «учительским» тоном говорит Альбина, неторопливо расхаживая перед сидящими в открытой беседке школьниками. Школьники откровенно не слушают ее, кто-то ковыряется в носу, кто-то смотрит в потолок, а некоторые и вовсе заснули, даже похрапывают… и в другой ситуации, в любой другой день она бы не дала им спуску. Повысила бы голос и рявкнула «Нарышкина! Баринова! Проснулись! А ну-ка повторили, о чем я сейчас говорила!» — и заставила бы их тут краснеть перед всеми. Но сегодня ей было не до того, сегодня ей и самой хотелось как можно скорей прочитать обязательную часть про подвиг металлургов Колокамска в годы Великой Отечественной и отпустить всех купаться.
А все потому, что и в голове, и на душе у учительницы английского языка царило смятение. Вчерашний день был богат на события и ночью она почти не спала, ворочалась и смотрела в темноту, прислушиваясь к мерному дыханию школьного комсорга Риты, которая наоборот — как только добралась до койки, так упала туда и заснула мгновенно, мертвым сном, как солдат из романов Ремарка.
— … подвиг многих обыкновенных советских людей, которые работали на производстве по двенадцать часов в холоде и голоде, которые помогали фронту, протягивая бойцам на передовой руку помощи… — говорила она, глядя поверх голов школьников в пространство. Говорила почти машинально, слова не задевали мозг, шли изнутри нескончаемым потоком заученного. Она умела так делать, научилась говорить и думать о своем, иначе жить в этой провинции, работать обычной учительницей английского — было бы невыносимо. Давным-давно она научилась пребывать в своих мыслях отдельно, в то время как тело послушно выполняло то, что от него требовалось. Например — читать лекции о трудовом подвиге народа в годы Великой Отечественной Войны. Или слушать докладчика на партийном собрании. Кивать и улыбаться очередному ухажеру из «больших людей», например тому толстому из РОНО, у которого волосы из носа растут…
Мысленно же она была далеко отсюда, где-то в своем месте, где всегда безопасно и уютно. В отличие от комсорга Риты, которая была человеком весьма практичного склада ума и относилась к вероятностям так же, как блондинка к встрече с динозавром — либо встретит, либо нет, Альбина ярко представляла, что именно может быть. Ее мозг просчитывал вероятности, но не в сухом, математическом концепте «вероятности событий», нет. Она именно проживала эти вероятности, мозг не выдавал графики и формулы, он выдавал картинку. Вот потому-то она так испугалась в тот раз, когда Давид порвал на ней рубашку. И вчера, когда учебно-тренировочная граната упала на гравий дорожки — у нее перед глазами тут же вспыхнула картинка как она сидит на этой самой дорожке и смотрит вниз, туда, где ее руки придерживают вываливающиеся из нее внутренности, рассеченные осколками, как жизнь толчками покидает ее тело и как она — валится набок и мир меркнет перед глазами…