Третьего не дано

– Во второго, этого а ля Дантес, вы уже, разумеется, втюрились?
– не без ехидства спросил толстяк, надеясь хоть бестактностью отплатить ей за то, что она отчитала его, как мальчишку.

Но Валентина Владимировна не смутилась, в ответ она иронично заметила:

– Вы, как всегда, провидец. Но не о том речь сейчас.

В десять вечера я приведу их на заседапие штаба. А до этого проверять, проверять и проверять...

В саду ветер бился в листьях, на пруду скрипели уключины лодок, с Волги долетал басовитый гудок буксира.

Калугин покосился на Никитину. Она успела сменить свой наряд и в легком ярком платье выглядела девчонкой.

– Уже вечер, а как жарко и душно!
– вздохнула Валентина Владимировна, обмахиваясь японским веером.

Солнце садилось. Кровавый закат горел в пруду и медленно угасал.

– Дождемся полной темноты и пойдем, - шепнула Никитина.
– Покурим?

Они сидели на берегу, курили. Калугин и Мишель думали о том, что наступает самый ответственный момент в их поездке. Не передумает ли Никитина, не заподозрит ли неладное?

– Как все-таки здесь чертовски скучно, - заговорила Никитина. Петроград милее моему сердцу. Родные улицы, родные люди. Столько знакомых и близких! Вы знаете Бредиса?

Калугин сосредоточенно молчал, будто занятый своими мыслями. На самом деле оп старался вспомнить, знает ли он Бредиса?

– Арнольда Святославовича, полковника?
– наугад спросил Мишель.

– Нет, Фридриха Андреевича, - сказала Никитина.
– Какой это душевный и волевой человек! Вот у кого учиться ненависти к большевикам!

Она еще долго с упоением рассказывала о Петрограде, о тройках, мчащихся в снежном вихре, об ослепительных балах, о красавцах мужчинах, неизменно влюблявшихся в нее.

Взглянув на часы, она объявила, что пора идти. Тихими, безжизненными переулками, тонувшими в темных объятиях деревьев, они пришли к перевозу. Стало свежо.

Пароход уныло шлепал лопастями колес. Будто из загробного мира, звенели склянки.

Когда они сходили по трапу, Мишель увидел, как мимо прошмыгнул Ковальков.

Переправившись на левый берег, они долго пробирались по кривым немощеным улицам, пока не попали в глухой двор, намертво окруженный высоким деревянным забором.

– Здесь, - сказала Никитина.
– Идите за мной, я вас представлю.

Калугин чиркнул спичкой, прикурил и, воспользовавшись тем, что Никитина идет впереди и не видит его, поднял руку и сделал над головой несколько кругообразных движений. Уголек папироски ярко очертил в окне стремительные огненные дуги. Это был сигнал для Ковалькова.

Никитина ввела их в большую, слабо освещенную комнату. К громадному столу, словно ракушки, приросли переодетые офицеры.

Никитина обвела всех многозначительным, торжествующим взглядом и представила их собравшимся. При слове "Москва" все оживились, напряженно и с надеждой всматриваясь в прибывших гостей.

Калугин и Мишель молчали. Им надо было специально тянуть время, чтобы Ковальков с красноармейцами успели оцепить дом. Калугина так и подмывало без лишних слов ахнуть в это сборище гранатой, но он сдерживал себя.

– Господа, - наконец начал Калугин зычным басом - Тот, кто смотрит на нас и думает, что мы прибыли сюда произносить красивые речи, не дождется их: настала пора стрелять, а не трепать языком!
– возвысил он голос, и в каждом его слове звучала нетерпимость к любым возражениям.
– Иначе нас поодиночке перебьют как собак. И кто тут среди вас, хотел бы я знать, еще подвывает из подворотни, скулит, что, мол, подождем? Кто желает дрыхнуть под теплым одеялом в обнимку с бабами и кого пе тянет на улицу, где пахнет порохом и где черепок могут запросто разнести вдребезги большевистской нулей, тот пусть вытряхивается из наших стальных рядов!

– Он передохнул и добавил уже чуть мягче, видя по лицам, что речь его производит нужное впечатление, хоть и коробит кое-кому слух: - Вы, господа, меня извиняйте, но я любезностям не обучался. Я солдат и приучен к окопам и пулям, а не к краснобайству.

Никитина слушала его с восторгом. Толстяк с дачи, видимо игравший в этой компании одну из главных ролей, в такт словам Калугина кивал круглой, оплывшей головой. Слева от него сидел подтянутый стройный офицер с квадратными плечами. В черных глазах его разгорались по-волчьи злые огоньки.

Мишель, видя, что Калугин разошелся и может наломать дров, решил предотвратить неприятности и встал из-за стола.

– Прежде всего, господа, в полном соответствии с данными нам Николаем Сергеевичем инструкциями, мы просили бы вас проинформировать о состоянии дел и ближайших планах организации. Согласитесь, что это значительно облегчит нашу миссию и, возможно, отпадет необходимость навязывать вам свою волю.

– Господа, мы совсем забыли о традиционном русском гостеприимстве, засуетился толстяк.
– Я сейчас распоряжусь, чтобы принесли сладкого чая и свежих булочек.
– И он с удивительным проворством выскочил из-за стола.

Тут же двое юношей, видимо гимназисты, внесли окутанный паром самовар. Никитина палила чай гостям, подчеркивая этим перед всеми свою близость к важным московским посланцам.

Началось чаепитие. Офицер с черными злыми глазами, отвечая на требование Калугина, встал и начал докладывать:

– В Казани сейчас размещено семьсот членов нашей организации. Основная масса людей расквартирована на дачах Верхнего уклона и в меблированных комнатах на Устье. Оружие - в достаточном количестве. Настроение у господ офицеров в высшей степени боевое, но мы имеем претензии к московскому штабу. Вы присылаете нам самые противоречивые указания. Мы не можем вполне доверять тем, кто прибывает из Москвы и страдает манией величия. Не волнуйтесь, господа, вожди найдутся и у нас!

В этот момент с улицы донесся сухой щелчок выстрела. Несколько человек метнулись к окнам и, приоткрыв шторы, прижались лбами к стеклам, пытаясь разглядеть, что там происходит.

– Спокойствие, господа, - свистящим шепотом произнес офицер со злыми глазами.
– Во дворе выставлены посты, и на них можно смело положиться.

– А мы и не волнуемся, - невозмутимо возразил Калугин.
– Мы только видим, что вожди у вас митинговать горазды...

Он знал: выстрел - сигнал о том, что переулок уже оцеплен красноармейцами.

Мишель не спускал глаз с офицера со злыми глазами.

"Наверное, таким же волчт.им, ненавистным взглядом способен он смотреть и на друга, и на врага, и даже на свою мать", - подумал Мишель. И в этот момент увидел, как один из молодых мужчин, придвинувшись к офицеру, что-то прошептал ему. Офицер, напряженно выслушав его, вскочил на ноги: