Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Шрифт:
Для совещания Геббельс предоставил в мое распоряжение величественный зал министерства пропаганды. Присутствовало около двухсот человек. Прибыли все находившиеся в Берлине министры, все статс-секретари и другие высокопоставленные чиновники – практически вся политическая элита Берлина. Около одиннадцати часов утра я начал свою речь и прежде всего призвал присутствующих напрячь все силы для обеспечения победы. Я произносил эти слова так часто, что выучил их наизусть. Затем я перешел к объяснению диаграмм, представлявших нынешнее состояние производства вооружений.
Примерно в то время, когда я закончил свою речь и Геббельс, как хозяин, произнес несколько заключительных слов, в Растенбургской ставке взорвалась оставленная Штауффенбергом бомба. Будь у заговорщиков побольше опыта, они немедленно предприняли бы ряд неотложных мер: например, прислали бы лейтенанта с десятком солдат и арестовали бы в этом самом зале многих высших
Геббельс перебросил тумблер: «Переведите звонок сюда. – Он подошел к столу и поднял трубку. – Доктор Дитрих? У телефона Геббельс… Что? Покушение на фюрера? Только что?.. Так фюрер жив? Понимаю, в бараке Шпеера. Что еще известно?.. Фюрер думает, что это кто– то из рабочих ОТ (Организации Тодта)?»
Очевидно, Дитрих не мог больше говорить – разговор прервался. Началась операция «Валькирия» – план мобилизации армии резерва, который заговорщики вот уже несколько месяцев обсуждали открыто даже с Гитлером.
«Только этого не хватало», – мелькнула у меня мысль, когда Геббельс объявил новость и сказал, что подозрения падают на рабочих ОТ. Если бы эта догадка подтвердилась, под удар попал бы я: пользуясь тем, что Организация Тодта подчиняется мне, Борман снова начал бы плести интриги и обвинять меня во всех грехах.
Геббельс пришел в ярость – я не смог перечислить меры безопасности, предпринятые перед переводом рабочих в Растенбург, лишь сказал, что для укрепления бункера Гитлера в «Запретную зону I» каждый день пропускали несколько сотен рабочих и на время работ Гитлер переехал в барак, построенный для меня, ибо только там было достаточно большое помещение для проведения совещаний, а в мое отсутствие барак пустовал. Геббельс покачал головой, пораженный такой безответственностью, и заявил, что в подобных условиях любой может легко проникнуть в зону, которая считается самой хорошо охраняемой в мире. «Тогда какой смысл во всех мерах безопасности!» – воскликнул он, словно уже нашел, но пока еще не назвал виновного.
Вскоре Геббельс со мной распрощался. Как ни странно, даже в такой критический момент нас занимали наши прямые обязанности. Полковник Энгель, бывший адъютант Гитлера от сухопутных сил, а ныне командующий фронтовым соединением, ждал меня к обеду. Меня интересовало его мнение о докладной записке, в которой я настаивал на назначении «субдиктатора», то есть человека с неограниченными полномочиями, который, не обращая внимания на высоких начальников трех и даже четырех родов войск, наконец покончил бы с хаосом и добился четкой и эффективной работы организационных структур. Докладная была написана несколько дней назад и лишь случайно датирована 20 июля, но в ней излагались многие идеи, которые я обсуждал с теми, кто оказался в рядах заговорщиков [268] .
268
В докладной записке от 20 июля 1944 г. я применил опыт своей работы в промышленности к проблемам управления вооруженными силами, а также использовал сведения, полученные в беседах с членами Генерального штаба – Ольбрихтом, Штиффом, Вагнером и другими. Я указывал на то, что статистика обманчива, поскольку из 10,5 миллиона мобилизованных всего 2,3 миллиона человек участвовали когда-либо в боевых действиях. Немецкая военная структура основывалась на стремлении иметь как можно больше независимых соединений, причем максимально независимых в любой области. В докладной указывалось: «В результате мы создали в вооруженных силах абсолютно автономные подразделения для трех главных родов войск, СС, Организации Тодта и германского Трудового фронта. Обмундирование, продовольствие, связь и разведка, здравоохранение и транспорт обеспечиваются дублирующими друг друга службами, имеющими собственные штабы и персонал». В результате, как я утверждал, мы попусту растрачиваем людские и материальные ресурсы.
Мне даже в голову не пришло позвонить в Ставку фюрера и уточнить детали. Может быть, я полагал, что в сумятице, вызванной взрывом, мой звонок вызовет лишь раздражение и досаду, да и как было забыть о подозрениях в принадлежности убийцы к моей организации. После обеда я не изменил намеченному распорядку и встретился с послом Клодиусом из министерства иностранных дел, который доложил о «мерах, предпринимаемых для поставок нефти из Румынии». Во время нашей беседы позвонил Геббельс.
Он говорил не так, как утром; сейчас его голос звучал хрипло и взволнованно. «Вы можете немедленно
оторваться от работы? Приезжайте ко мне. Дело срочное! Нет, по телефону я не могу ничего сказать».Я тут же прервал совещание с Клодиусом и около пяти часов вечера прибыл в резиденцию Геббельса, расположенную к югу от Бранденбургских ворот. Геббельс принял меня в кабинете на втором этаже и – как только я вошел – заявил: «Только что из Ставки сообщили, что в рейхе идет военный переворот. В такой ситуации я хотел бы, чтобы вы были рядом со мной. Я иногда действую слишком опрометчиво и нуждаюсь в вашем хладнокровии. Мы должны принимать взвешенные решения».
Эта новость поразила меня не меньше Геббельса. Я немедленно вспомнил беседы с Фроммом, Цайтцлером, Гудерианом, Вагнером, Штиффом, Фельгибелем, Ольбрихтом и Линдеманом о безнадежной ситуации на всех фронтах, успешном вторжении союзников, подавляющей мощи Красной армии, проблемах с поставками горючего. Мы критиковали дилетантские, нелепые решения Гитлера, осуждали его привычку оскорблять и унижать высокопоставленных офицеров. Правда, тогда мне и в голову не приходило, что Штауффенберг, Ольбрихт, Штифф и их окружение затевают переворот. Скорее я заподозрил бы в этом Гудериана, известного своей вспыльчивостью и импульсивностью.
Как я узнал позднее, Геббельс к тому моменту выяснил, что под подозрением Штауффенберг, но мне он ничего об этом не сказал. Он также не счел нужным упомянуть, что перед моим приходом разговаривал по телефону с самим Гитлером [269] .
Хотя я не был в курсе всех подробностей, мое мнение было однозначным: в нынешних обстоятельствах путч – катастрофа для страны. Геббельс мог рассчитывать на мою поддержку.
Окна кабинета выходили на улицу. Через несколько минут я увидел, как маленькие группы солдат в стальных касках, с ручными гранатами за поясом, с автоматами в руках движутся к Бранденбургским воротам. Дойдя до ворот, они установили пулеметы, перекрыли движение. В то же время двое до зубов вооруженных солдат встали на караул у входа в парк. Я подозвал Геббельса. Он сразу же понял, что происходит, и бросился в примыкающую к кабинету спальню. Я видел, как он достал из коробочки несколько пилюль и сунул их в карман пиджака. «Так, на всякий случай!» – сказал он, словно оправдываясь.
269
Могу предположить, что Гитлер сообщил Геббельсу, кого подозревают в покушении. В Растенбургской ставке уже издали приказ об аресте Штауффенберга. Вероятно, и Фромм был под подозрением, ибо к шести часам вечера Гитлер отправил Фромма в отставку и назначил его преемником Гиммлера. Умолчание Геббельса, пожалуй, говорит о том, что я не пользовался полным его доверием.
Мы послали адъютанта разведать, какой приказ получили эти часовые, но преуспели мало. Солдаты оказались неразговорчивыми. В конце концов один из них процедил: «Никто сюда не войдет и отсюда не выйдет».
Геббельс без устали звонил по телефону, но сведения приходили противоречивые. То нам говорили, что к Берлину направляются войска из Потсдама, то сообщали о приближающихся отрядах из отдаленных гарнизонов. Несмотря на безоговорочное осуждение путча, мне казалось, что я сторонний наблюдатель, что вся эта лихорадочная деятельность решительно настроенного, хотя явно нервничавшего Геббельса меня не касается. Временами положение казалось почти безнадежным, и Геббельс впадал в панику. Однако телефон продолжал работать, по радио не передавали никаких заявлений мятежников, из чего Геббельс сделал вывод о нерешительности участников заговора.
Невозможно было понять, почему заговорщики не разрушили или не захватили узлы связи. Как позже выяснилось, они заранее разработали детальный график, включавший арест Геббельса, захват Берлинской телефонной станции, телеграфа, узла связи СС, главпочтамта, ретрансляторов, разбросанных вокруг Берлина, и радиостанции в Шарлоттенбурге.
Кучки солдат хватило бы, чтобы ворваться в кабинет Геббельса и арестовать министра, который не смог бы оказать никакого сопротивления. Все наше вооружение составляли несколько револьверов. Возможно, Геббельс попытался бы избежать ареста, приняв заготовленный цианистый калий, но в любом случае самый опасный противник заговорщиков был бы выведен из игры.
Удивительно, что в эти решающие часы Геббельс так и не смог дозвониться до Гиммлера, единственного, кто располагал надежными войсками, способными подавить мятеж. Гиммлер словно испарился, и это все больше тревожило Геббельса. Он не мог понять мотивов поведения рейхсфюрера СС и министра внутренних дел, хотя если бы серьезно задумался, то понял бы, что Гиммлер выжидает. Геббельс даже заподозрил Гиммлера в измене, и то, что возникали сомнения в надежности такого человека, как Гиммлер, со всей убедительностью доказывало шаткость нашего положения.