Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.

Эта ироническая и довольно резкая филиппика не понравилась молодому человеку, но он воздержался от проявления хотя бы малейшего неудовольствия и продолжал беседу, стремясь по возможности избегать вопросов, дававших пусть даже незначительный повод для спора и способных оскорбить крайне обостренные чувства патриотизма сеньора каноника. Когда донья Перфекта заговорила со своим племянником о домашних делах, сеньор исповедник встал и прошелся по комнате.

Светлая просторная комната была оклеена старыми обоями: они уже выцвели и потускнели, но благодаря опрятности, царившей в каждом уголке этой мирной обители, сохранили еще свой первозданный рисунок. Стенные часы с пестрым циферблатом, из футляра которых свисали неподвижные на вид гири и быстрый маятник, неутомимо повторявший «не так», занимали видное место среди массивной мебели столовой. Убранство стен дополняла серия французских гравюр, воспроизводящих подвиги завоевателей Мексики, с пространными пояснениями, столь же неправдоподобными, сколь и изображения Эрнана Кортеса и доньи Марины, сделанные невежественным художником. Между двумя стеклянными дверями, ведущими в сад, стояло латунное сооружение. Его нет надобности описывать – достаточно сказать, что оно служило опорой попугаю, который, расположившись на нем, озирался вокруг со свойственными этим птицам серьезностью и любопытством. Потешный и вместе с тем серьезный вид, зеленый мундир, красная шапочка, желтые сапожки и, наконец, хриплые смешные слова, произносимые попугаями, делают их похожими на глубокомысленных, чопорных дипломатов. Иногда они смахивают на шутов и почти всегда схожи с надутыми субъектами, нелепыми в своем стремлении казаться очень важными.

Дон Иносенсио был в большой дружбе с попугаем. Предоставив донье Перфекте и Росарио занимать гостя, он подошел к попугаю и, с довольным видом протянув ему указательный палец, проговорил:

– Ах ты бездельник, плут, почему ты молчишь? Грош тебе цена, если бы ты не умел болтать! Болтунами полон мир, их много и среди людей, и среди птиц.

Досточтимый пастырь собственноручно взял из стоящей рядом чашки несколько горошин и дал попугаю. Птица принялась звать горничную и требовать шоколаду: ее слова отвлекли дам и молодого человека от беседы,- по всей вероятности, не очень важной.

ГЛАВА VI, ИЗ КОТОРОЙ ВИДНО, ЧТО РАЗНОГЛАСИЯ МОГУТ ВОЗНИКНУТЬ ТОГДА, КОГДА ИХ МЕНЬШЕ ВСЕГО ОЖИДАЕШЬ

Неожиданно в столовой появился деверь доньи Перфекты, сеньор дон Каетапо Полептинос. Он вошел, радостно восклицая:

– Иди же ко мне, мой дорогой сеньор дон Хосе!

Дон Каетано и Пепе дружески обнялись. Они были знакомы: выдающемуся ученому и библиофилу не раз доводилось совершать поездки в Мадрид, когда объявлялись книжные торги согласно завещанию какого-нибудь букиниста. Дон Каетано был средних лет, высок и худ; продолжительные занятия и болезнь истощили его. Он говорил изысканно, даже высокопарно, что, надо сказать, ему очень шло,- и был ласков и любезен с людьми, порой даже чрезмерно. Его познания были столь обширны, что его по праву считали феноменом. В Мадриде имя его всегда произносилось с уважением, и если бы дон Каетано поселился в столице, его, несмотря на скромность, не преминули бы сделать членом всех академий. Но он любил спокойное одиночество, и место, которое в душе других занимает тщеславие, в его душе занимали библиомания и любовь к уединенным занятиям. Предаваясь им, он не преследовал никакой другой цели, кроме изучения интересующих его книг.

Его библиотека в Орбахосе слыла одной из самых богатых во всей Испании. Днем и ночью, подолгу просиживая в ней, дон Каетано собирал данные, классифицировал, конспектировал, делал различного рода ценнейшие заметки и, возможно, осуществлял некий неведомый и необычный труд, под стать лишь великому уму. Он придерживался патриархальных обычаев: мало ел, еще меньше пил, и его единственными развлечениями были трапезы в Аламильо в дни больших празднеств и ежедневные прогулки в деревню, называемую Мундогранде, где нередко из двадцативековой пыли извлекали римские медали, обломки архитравов и колонн неизвестной архитектуры, какую-нибудь бесценную амфору или древнюю статуэтку.

Донья Перфекта и дон Каетано жили в таком согласии, с которым не мог сравниться даже мир, царивший в раю. Они никогда не ссорились. Правда, дон Каетано не вмешивался ни в какие домашние дела, а донья Перфекта не касалась библиотеки; лишь по субботам она давала распоряжение прибрать ее, причем относилась с благоговейным восторгом к нужным ему книгам и бумагам, разбросанным на столе и по комнате.

Обменявшись взаимными вопросами и ответами, как и полагается в подобных случаях, дон Каетано сказал гостю:

– Я уже заглянул в баул, который ты мне привез, и очень сожалею, что среди книг нет издания тысяча пятьсот двадцать седьмого года. Придется мне самому поехать в Мадрид… Ты надолго к нам? Чем дольше ты здесь пробудешь, тем лучше, дорогой Пене. Какое счастье, что ты здесь! Вдвоем мы приведем в порядок часть библиотеки и составим каталог авторов Хинеты. Не всегда ведь имеешь рядом такого талантливого человека, как ты… Посмотришь , мою библиотеку… Там ты найдешь обильную пищу для чтения… Чего только твоя душа пожелает… Ты увидишь чудеса, подлинные чудеса, бесценные сокровища, редчайшие экземпляры, которыми владею только я, я один… Но если я не ошибаюсь, пора обедать, не так ли, Хосе? Не так ли, Перфекта? Не так ли, Росарито, не так ли, сеньор дон Иносенсио? Сегодня вы вдвойне исповедник, ведь вам самому придется исповедоваться в грехе чревоугодия.

Каноник поклонился и, приятно улыбаясь, выразил свое удовлетворение. За обедом царили мир и согласие. Все блюда, как и полагается на провинциальных обедах, отличались чрезмерным обилием и однообразием. Здесь могло бы насытиться вдвое больше людей, чем собралось за столом. Говорили о разных разностях.

– Первым делом, не откладывая, надо посетить наш собор,- таких немного, сеньор дон Хосе!.. Впрочем, за границей вы повидали столько всего, что вряд ли вам будет в диковинку наша старая церковь… Это нам, жалким орбахосским обывателям, она ка-

жется божественной. Магистр Лопес де Берганса, ее настоятель, в шестнадцатом веке называл ее pulchra augustina [114] … Но конечно, для людей с такими знаниями, как у вас, наш собор не представляет никакой ценности, и любой рынок, крытый железом, покажется вам прекраснее.

Язвительный тон хитрого каноника все больше и больше раздражал Пене. Однако он старался сдержать свой гнев и, скрывая неудовольствие, отвечал весьма туманными фразами. Донья Перфекта вмешалась в разговор и с живостью заметила:

114

Августейшая красавица (лат.).

– Смотри, Пепито, предупреждаю тебя, если ты станешь дурно отзываться о нашей церкви, мы рассоримся. Ты много знаешь, ты человек незаурядный, обо всем имеешь свое суждение, но если ты будешь отрицать, что это величественное здание – восьмое чудо света, то лучше уж держи свою мудрость при себе и дай нам пребывать в нашем полном невежестве…

– Я не только не считаю это здание некрасивым,- отвечал Пене,- но, насколько я успел разглядеть его, оно показалось мне величественно-прекрасным. Так что, дорогая тетя, вам незачем тревожиться, да к тому же не такой уж я и знаток.

– Ну что вы! – вмешался каноник, на миг давая передышку жующим челюстям.- Нам тут все уши прожужжали про ваши гениальные способности, приобретенную вами большую популярность и ту выдающуюся роль, которую вы играете всюду, где только появляетесь. Не каждый день встречаешь таких людей. Но уж если я так превозношу ваши заслуги…

Он замолчал, чтобы прожевать, и, как только его язык освободился, снова заговорил:

– Уж если я так превозношу ваши заслуги, позвольте со свойственной мне откровенностью высказать и еще одно мнение. Да, сеньор дон Хосе, да, сеньор дон Каетано, да, моя сеньора и моя девочка, наука в том виде, в каком ее изучают и распространяют люди нашего века, убивает чувство и сладостные мечты. Она обедняет духовную жизнь, подчиняет все жестоким правилам и уничтожает даже возвышенное очарование природы. Наука разрушает прекрасное в искусстве, так же как веру в душе. Наука утверждает, что все ложь, и хочет втиснуть в цифры и в линии не только maria ас terras [115] , где обитаем мы, но также coelumque рго-jundum [116] , где находится бог… Восторженные мечты человека, его мистический экстаз, вдохновение поэтов – все ложь. Сердце – губка, а мозг – садок для червей.

115

Моря и земли (лат.).

116

И высокое небо (лат.).

Все рассмеялись; дон Иносенсио отпил глоток вина.

– Не станете же вы отрицать, сеньор дон Хосе, что наука в том виде, в каком ее преподают и распространяют в настоящее время, ведет к тому, чтобы превратить мир и род человеческий в огромную машину?

– Это еще как сказать,- вставил дон Каетано.- Все имеет свои «за» и «против».

– Возьмите еще салата, сеньор исповедник,- предложила донья Перфекта,- он обильно приправлен горчицей – как вам нравится.

Пене не любил затевать ненужные споры. Он не был педантом и не любил блистать своими знаниями, особенно в обществе дам и в интимной обстановке, но назойливая и враждебная болтовня каноника требовала, по его мнению, ответа. Поэтому он решил не выражать язвительному священнику своего одобрения, что безусловно польстило бы тому, а, напротив, досадить ему, высказав суждения, прямо противоположные его взглядам.