Три дня иного времени

Мне пришлось повторить вопрос: в первый раз он меня не расслышал.

– В церковь, - получила я ответ.

– В какую ещё церковь?

– В здешнюю. Она прямо перед тобой, погляди!

Я остановилась, вырвала его руку.

– Может быть, вы последуете своей собственной проповеди и уважите мою свободу совести, ваше шпионское сиятельство?!
– выкрикнула я.

Август развернулся ко мне.

– Я её уважаю, - ответил он серьёзно.
– У вас, Вероника, - прибавил он с ноткой иронии, - есть полная свобода делать всё, что вы хотите: идти со мной в храм, оставаться на улице или возвращаться в избу Никиты и играть в 'бутылочку'.

Поклонившись коротко, как до того компании в избе, он развернулся и пошёл к церкви один. 'Ещё бы каблуками щёлкнул!
– злобно подумала я.
– Белогвардеец недобитый!'

XXIV

На улице стоять было холодно. Вернуться к девчонкам и Никите, участвовать в их гадкой забаве? Даже эта мысль мелькнула, так я была зла (и не на Августа только - на свою собственную слепоту и дурость). Но нет, отвратительно ведь, невозможно, не выдержу... Идти в город? Пешком, ночью, в метель?

Дойду и ночью, дойду и в метель: молодая, сильная. Назло всем, заболею, а дойду! Но... так и не узнать, кто он на самом деле?

Я несколько раз обошла вокруг храма, поёживаясь внутри шубки (верных минус пятнадцать на улице!)

Зашла в притвор, чтобы защититься от ветра.

Если бы была хоть скамейка в этом притворе! А то ноги меня уже совсем не держали...

Шаг за шажком я подобралась к главной части храма. Вошла. И сразу опустилась на лавку при входе. Не заставите меня встать, мракобесы несчастные!

А ведь не было у меня раньше никакой особенной ненависти к церкви. Это просто сейчас соединилось одно с другим, восприятие церкви - с горечью открытия. Да и сейчас стоило бы разделять, по справедливости....

Тянулись часы повечерия, про которое я не знала, что это только повечерие, и наивно думала (это про рождественскую-то службу!), что вот ещё полчаса, часик - и всё закончится. Служил благообразный, слегка тщедушный батюшка, еще молодой, по виду не старше сорока лет. Имелся и хор из двух женщин, а вообще, кроме Августа и трёх старух, других прихожан не было.

В самом ли деле он агент? Но, ведь, кажется, патриот? А что толку в том, что патриот? Агент западных спецслужб - зверь опасный, страшный, и тем страшный, что сам он - только коготок от другого, большого и беспощадного зверя, и волю этого зверя будет исполнять вопреки любой вере, любому личному патриотизму. Вот ведь забавно вышло: даже западные агенты брезгуют нашей доморощенной 'диссидой' и её жалкими рассуждениями. Осудили в борделе за разврат, как говорится...

Но не хотелось думать ни про 'диссиду', ни про агентов. Забыть его, забыть совсем. Раствориться в этих словах, в этом пении, в этом свечном мерцании...

Я обнаружила, что плачу. (Повечерие сменилось литургией.) Слёзы неслышно бежали по щекам одна за другой. Что-то было в этой литургии негромкое и пронзительное, забирающее тихими лапками, от давешней 'Нежности', и в 'Нежности' было что-то от литургии тоже. Что-то плавилось во мне, таяло, высвобождалось...

Прихожане потянулись к причастию. Причастив всех, священник подошёл и ко мне.

– А вы не будете причащаться?
– спросил он ласково. Я отчаянно замотала головой, с трудом удерживая слёзы. Положив лжицу в потир, священник освободившейся рукой погладил мою глупую голову.

Завершилась и рождественская служба, как всё завершается в жизни. Хор был отпущен, прихожане разошлись. Священник проходил по храму, гася жестяным колпачком свечи в поставцах и оставив гореть только электрическую лампу на клиросе. Август подошёл к нему, привычным жестом сложил ладони лодочкой, коснулся священнической руки губами.

– А я ведь вас помню, батюшка Юлианий, - сказал он тихо.
– Последний раз, как видел, болели. Рад, что сейчас здоровы.

– А я вас нет!
– признался батюшка.
– Но имя моё совершенно верно назвали. Стесняюсь спросить... не из КГБ ли вы часом?

Август негромко рассмеялся.

– Вот та девица тоже меня считает агентом, - ответил он, кивнув головой в мою сторону.
– Только не КГБ, а ЦРУ или 'Моссада', уж не знаю. Я ни тот, ни другой, поверьте.

(''Девица'! Сам ты 'девица'!')

Словечко про 'ни другой' я, однако, отметила. Не агент, тогда кто же?

– Человек вы, видимо, в любом случае незаурядный, может быть, и столичный, - проговорил батюшка.
– Видали, наверное, и более торжественные службы, и более роскошные храмы?

– Видал, но не помню, чтобы где-то такую тихую, умилённую и сосредоточенную радость испытал, как у вас.

– Спасибо на добром слове! Да ведь гляньте, милый, - незаметным жестом священник показал на меня, - и в неверующую душу слово Божье проникает. Славно сделали, что привели её.

Я хотела возмутиться, ляпнуть что-нибудь обидное, но ничего не сказала, только шмыгнула носом.

– А куда же сейчас пойдёте на ночь глядя с вашей... подругой?
– продолжал батюшка.

– Вот не знаю, не думал!
– признался Август.
– Попрошусь на ночлег к кому-нибудь, мир не без добрых людей.

– Попроситесь ко мне.

– А не стесним?

– А не стесните.

– Сердечное спасибо! Вот только её ещё не спросил...

Август подошёл ко мне и присел на скамью рядом.

– Батюшка Юлианий приглашает нас к себе, Ника, - сказал он мне.

– Я слышала,- ответила я сдавленным голосом.
– Снова ты мне оставляешь потрясающий выбор: идти за тобой, мёрзнуть на улице как собака или играть у Никиты в 'бутылочку'. Пойду с тобой, что ж делать! You owe me an explanation, Mr. Yusupov .

Отец Юлианий смотрел на нас издали, кротко улыбаясь.

XXV

В горнице было прохладно несмотря на то, что печь в доме топили. Матушка, приятная чуть полноватая женщина с глазами слегка навыкате, принесла нам несколько одеял.

Едва она оставила нас одних, я энергично прошептала:

– Не лягу с тобой в одну постель! Даже не надейся!

– Я и не собирался сейчас спать, у меня, боюсь, и времени нет, - отозвался Август вежливо-сдержанно.
– Мне нужно проверить вычисления.