Три дня в Дагезане

Кушнарев исподлобья наблюдал, как Мазин подходит к столу.

– Не возражаете, Алексей Фомич?

– Я? Возражаю ли я?
– переспросил старик медленно, подбирая слова, как делают это пьяные люди, понимая, что они пьяны, и стремясь вести себя нормально, "правильно".
– Я не могу возражать, молодой человек, потому что нахожусь в чужом доме и даже бутылка, которую вы видите, мне не принадлежит. Поэтому я оставлю ее вам, потому что мне пора, мне пора домой, а здесь я, судя по всему, больше не нужен. Не требуюсь...

– Как сказать...

– Скажите же. Поясните. Осветите.

– Это не так просто.

– Не просто? Вы сказали не просто? Я не ослышался?! То есть сложно? Ведь раз не просто - значит, сложно?

– Сложно.

– Удивительно! Совершенно не подозревал, не мог предположить, что для вас с вашим другом существуют сложные вопросы! Хотя, хотя ошибался, конечно, потому что вы же ставили опыты, экс-гумировали, простите, экс-периментировали... на людях. Так сказать, неутомимые исследователи! Да что вы, молодой человек, - Кушнарев вдруг обрел твердость речи, - что вы знаете о жизни и смерти?!

– Я не так уж молод, Алексей Фомич. И мне положено кое-что знать.

– Положено? По инструкции?

– Не все инструкции плохи.

– Ну!
– Архитектор даже сверкнул желтыми глазами.
– По-вашему, мысли можно упрятать в параграфы? Сформулировать высшую мудрость! Свести смысл жизни к уголовному кодексу?

– Иногда и уголовный кодекс помогает осмыслить жизнь. А причины смерти в основном укладываются в рамки медицинского заключения.

Он иронизировал вынужденно, а не для того, чтобы позлить старика. Но тот вскипел всерьез.

– Видимые! Видимые причины!
– крикнул Кушнарев с торжеством, и Мазину показалось, что он собирается постучать пальцем ему по лбу.
– Видимость вот что ваши бумажки отражают! Фокусы, иллюзии. И вы - фокусник!

– Не могу с вами согласиться.
– Игорь Николаевич говорил тоном, каким разъясняют ошибки упрямым, но способным ученикам.
– Если удастся установить, кто убил Калугина...

– Кто убил Калугина! Нашли себе кроссворд на досуге? Смотрите! Мозги свихнете. Или шею.
– Он запнулся.
– Ничего больше не скажу. Не хочу с вами разговаривать.

– Дело ваше, - ответил Мазин, подчеркнув сожаление.

– И не пытайтесь выведывать! Вместе с вашим приятелем из так называемых органов внутренних дел! Так вот - мои внутренние дела вас не касаются!

– Мой приятель - научный работник. И беседовать с вами не так уж приятно. Вы неискренни.

– Я? Какое вы имеете право?..

– Я вижу больше, чем вам кажется.

– Ну и самомнение! Любопытно, что ж вы увидали?

– Вашу неуверенность. Вам хочется знать, был ли Калугин настоящим вашим другом или он только боялся вас.

Кушнарев замер. Удар пришелся точно.

– Я не ошибся, Алексей Фомич?

– Почему... почему вам такое в голову пришло?

– С ответом повременю, если можно.

– Не скажете? Однако не ожидал. Глубоко копнули, не ожидал.

– А если я не ошибся, - продолжал Мазин, - как же я могу поверить, что вам безразлично, кто убил Калугина... Вы это ночью утверждали.

И тут он получил ответный удар.

– Я не говорил безразлично. Не извращайте. У меня свой взгляд есть... Может быть, мне известно, кто его убил!

– Известно?!

– С ответом повременю, если можно, - шутовски поклонился старик, но тут же посерьезнел.
– На разных языках говорим. Боюсь, не поймете.

Заметно было, что архитектор не так пьян, как показалось Мазину вначале.

– Вы считаете, что убийца Михаила Калугина не должен понести наказания?

– Я излагал свою точку зрения.

– Вы ставили вопрос теоретически, не упомянув о том, что подозреваете конкретное лицо, человека, находящегося среди нас.

– А какая разница?

– Существенная. Ответственность определенного человека нагляднее. Она поддается точной оценке правосудия.

– Вот, вот!.. Вы о правосудии, о суде своем заботитесь, а я - об истине. Суд - дело рук человеческих, так и называется - народный суд, людской то есть, а у людей мнения, оценки, факты так и этак поворачиваются в голове. А истина от нашей оценки не зависит. Ее, как банку шпрот, не откроешь. Она с течением времени возникает и проясняется. Без сыщиков, без собак-ищеек. Да разве вы поймете! Строили на родине моей, в заштатном городишке российском, школу. Это я вам пример привести хочу. Зацепил экскаватор ковшом и клад вытащил - четыреста восемнадцать рублей серебром и медью тридцать шесть копеек. Старинные деньги.

– Вы запомнили?

– Сумма значение имеет. Потому что в местном архиве больше века дело хранилось на одного мещанина. Обвиняли его в убийстве купца и ограблении. Всего у купца взято было четыреста восемнадцать рублей сорок шесть копеек. Улавливаете? В гривенник разница! Однако обвинение тогда не доказали и оставили мещанина "в сильном подозрении". А фундамент-то на его бывшем подворье копали. Вот как истина вскрылась. Понятен смысл истории?

– Следствие находилось на правильном пути. Жаль, что его не довели до конца.

– Глухой вы человек. Гривенник забыли? Всех денег только и решился он потратить, что этот гривенник. А остальные не посмел. Значит, и без суда, который запутался в трех соснах, наказание свершилось. Да похуже каторги. Там - срок, а тут - бессрочные муки. До смерти деньги рядом лежали, напоминали о пролитой крови, а он к ним прикоснуться не смел.

– А если не было мук никаких? Трусил ваш мещанин с деньгами объявиться, да и только! Выжидал, выжидал, пока богу душу не отдал. А истина вскрылась, когда она никому не нужна стала.

– Нет, почтенный! Не поняли вы!
– возразил Кушнарев тоном снисходительного превосходства.
– Как Гёте сказал: Бог может простить, но природа никогда! А что такое природа? Мы сами, вот что! Вы, я, Миша-покойник тоже.

– Трудно с вами, Алексей Фомич. Темно говорите. Я вам о гибели Калугина, а вы о том, что человек сам себя способен наказать больше, чем правосудие. Способен-то, способен... А если не собирается? Как поступать прикажете?

– Приказывать не привык. И вообще наговорил лишнего. Следователю и того не скажу. Но вы... показалось, поймете. Я вам, как человек человеку... поделился. А не поняли, так и к лучшему.