Три года счастья

Ей хочется орать, потому что Надя скора уйдет.

Сидеть у постели умирающего ребенка нет ничего хуже. Это хуже любого Ада для матери.

Надя готовит, что нет ничего хуже, чем расти без матери и Кетрин вправду ощущает вину. Она должна была сражаться за дочь, а не безнадежно увечься Стефаном Сальваторе.

— Мне жаль, что Тайлер Локвуд укусил тебя, но ты не умрешь.

— Ты попросила у Клауса его кровь?

— Боже, у тебя действительно горячка. Надя, он очень хочет увидеть, как умирает моя дочь.

— А ты не хочешь, чтобы тебя раскрыли.

— Нет, не хочу. Поэтому я позвала его.

Она позвала доктора Уэса Максфолда.

Хотя Кетрин Пирс пострадала от своего же оружия.

Сдалась.

Она могла уехать, бросить все и молить Клауса, на коленях, чтобы тот спас ее дочь. Просто молить о милосердии. Упасть к его ногам и пусть бы он лучше убил ее, но спас дочь.

Убил бы на глазах Элайджи и тогда больно было бы двоим.

Элайджи от того, что она изменилась, приползла на коленях ради ее единственной дочери, семьи и потыталась спасти ее. Ему ведь так было бы больно видя, как его брат убивает на его женщину, которая была не пустым местом в его жизни. Женщину, к которой он желал возвращаться.

Ей бы больно от того, что великая и непобедимая Кетрин Пирс проиграла, упала на колени и ушла бы первая.

Возможно бы Элайджа даже кричал, упал на колени видя все это.

Больно на земле.

Больно на облаках.

Тяжело думать, что могло бы быть и сидел бы Элайджа у ее трупа, помог бы Нади покинуть Новый Орлеан и какая бы судьба ее ждала? Тоже что и судьба матери? Судьба беглянки?

Но до Нового Орлеана более двадцати семи часов пути.

Мысли тоже лгут.

— С этого момента я буду хорошей матерью. Обещаю тебе. Я спасу твою жизнь.

Легко говорить, но тяжело сделать.

Не спасет, потому что она находит Уэса мертвым. Деймон убил его.

Боль и слезы.

Прощание.

Кетрин Пирс идет на свою верную смерть.

Мысли орут бежать, но она идет на смерть ради своей дочери.

Кетрин Пирс упала, сдалась и сделала это ради дочери.

Финал.

Она поняла это, как две минуты назад.

Надя просила ее бежать, жить, не останавливаться, но она остановилась ради нее.

Тяжело.

Больше никаких масок и все видят ее такой, какой видел Элайджа Майклсон.

Все видят ее слезы.

Все видят ее слабой.

Кто прав?

Слезы матери, которая прощается со своей дочерью. В мире нет ничего ужаснее, чем наблюдать, как умирает твой единственный ребенок.

Умирает долгой и мучительной смертью.

Сердце разорвалось.

Сдали нервы.

Орать.

Но сил нет даже, чтобы сказать.

Элайджа бы ее понял и ей так важно, чтобы он узнал, о том, что она сидит, прощается с дочерью и он все же добился ее искупления.

Не узнает.

Кто он для нее сейчас?

Любовник? Враг?

Сейчас все равно.

Кетрин думает, что они никогда больше не увидит его и плевать.

Она поступает правильно.

Ради дочери.

— Я здесь, что бы увидеть мою дочь. Надя.

— Ты вернулась ради меня.

— Я не брошу тебя снова.

— Ты нашла способ спасти меня?

— Кровь Клауса спасла бы тебя… Если бы я попросила.

— Ты бы раскрыла себя.

— Но ты была бы жива. А сейчас уже слишком поздно.

Больше не будет слез и боли. Только не для ее единственного ребенка.

Надя ведь и не должна была узнать, каково это испытать боль.

— Не так должна была сложиться твоя жизнь. 500 лет поисков матери, которая в конце концов оказалась… мной. Позволь мне показать какой должна была быть твоя жизнь. Какой должен был быть твой идеальный день. У нас с тобой маленький дом. Это был обычный летний день. Ты играла снаружи. Итак, ты устала и пора было спать. Ты рассказала мне про крепость, которую ты построила. В лесу, около реки. И я спросила, могу ли я прийти посмотреть. Ты сказала утром, когда взойдет солнце, и я сказала… Спокойно ночи, Надя. Сладких снов. Твоя мама любит тебя.

Финал. Боль добралась до сердца. Ей страшно прощаться. Страшно закрывать застывшие в вечности глаза дочери, накрыть покрытое венками лицо дочери. Орать, упасть и рыдать на груди дочери.

И в этот момент Элайджа бы поверил, что Кетрин может быть доброй, заботливой, любящей и человечной и как-только появилась надежда, что она станет хорошим человеком, прожить короткую жизнь с Надей, в последний раз увидеть мир, то все рушится.

Финал.

Понимает, что ради Елены, ее убьют.

Кетрин Пирс знает, что больше никогда не увидит дочь, а ее дочь никогда не откроет глаза.

Ушла первой.

Сдали нервы.

Слезы сквозь улыбку.

Ее бы сейчас оставили бы в одиночестве и только так она бы пришла в себя.

Элайджа бы смог ее успокоить, но сейчас она даже не желает вспоминать о нем.

Только бы он смог сдержать ее.

Слишком больно.

Больно.

Больно в Раю.

Больно в Аду.

Легче говорить, чем пережить.

Ее убьют, только кто убьет ее?

Ток к кому у нее дикая привязанность и желание испить его любовь, знать, каково это быть любимой им. Но Стефан Сальваторе никогда не любил ее.

— Ладно. Итак, у кого нож? Кто из вас удостоится чести убить неуловимую Кетрин Пирс раз и навсегда? Что? Все потеряли дар речи? Когда я была на смертном одре, вам всем было, что сказать. У тебя, Тайлер — потому что я активировала твое проклятье, сделала из тебя человека.

— Ты для меня ничего не сделала.

— Я тебя умоляю. Если бы меня не было в твоей жизни, ты был бы полный ноль с матерью-алкоголичкой и взрывным характером.

— Не надо, не надо.

— А ты? Я не расстроюсь, если ты меня прикончишь. Потому что мы обе знаем — ты стала лучше, став вампиром.

— Прощай, Кэтрин.

— Прощай, Кэролайн.

— Я единственная девушка, которая действительно видит, какой ты красивый. Ты бы вонзил мне нож в сердце, Мэтти? Нет, я так не думаю. Я запомню тебя как лучшую ночь, которой у нас не было. Да.

— Да.

— Мелкий Гилберт. Было приятно иметь брата хоть на минуту. Когда ты не был таким раздражающим.

— Бон-Бон. К чему прощание, увидимся по ту сторону.

— Дэймон. Наверное ты хочешь вонзить этот клинок прямо мне в сердце?