Три месяца, две недели и один день
Шрифт:
— Лив. Тебе не стоило уходить без меня. Ты можешь сказать мне, куда ты?
— Это всё не моё, Дерек, — жёстко и непримиримо в своей правоте говорит она, но я знаю, более чем знаю, пусть и упустил очевидное. Мне не больно слышать эти слова, разве что совсем немного. А вот то, как она качает головой, отворачиваясь от меня к стене, избегая моего взгляда и самостоятельно натягивая на себя пальто, даже невзирая на мои попытки помочь с рукавами, это просто убийственно. Словно тяжёлый груз вдруг придавил меня к земле, и нет мне освобождения. Он наоборот ощущается всё значительнее и больнее с каждой проходящей секундой. — Этот мир, эти люди… Я не его часть и не их подруга, и никогда не стану ничем из этого, — я и сам думал ровно то же самое всего несколько минут назад. Теперь же всё внутри меня хочет отрицать, утешать, обнимать и успокаивать, ведь она такая… Нет, не в панике, это просто констатация фактов, но словно сломленная, разбитая и нуждающаяся
— Это должны были быть только Лилиан и Тимоти. Я не причастен ко всему остальному и не просил ничего из этого. Я могу хоть сейчас вернуться туда и сказать им, что нам ничего не нужно, если ты хочешь. Для меня главное, чтобы между нами было всё в порядке. Тебе достаточно просто…
— Достаточно просто что? Снова поставить тебя перед выбором? Попросить опять бросить их всех ради меня? Мне неважно, причастен ты или нет, но ты принял это. Что я, по-твоему, могла сделать? Я попыталась, но у меня не вышло. Такая уж я есть, Дерек. Но всё в порядке. Ты не обязан ехать со мной. Я поймаю такси, — Лив отворачивается, перестаёт смотреть на меня и произносит это на одном дыхании, но даже без зрительного контакта я понимаю, что она лжёт. Её тело выглядит беспомощно, так, словно она взывает ко мне, вот именно, что молит порвать со всеми, кроме неё, и это, наверное, ненормально, но не для нас. Между нами это ощущается правильным и естественным.
— Нет, не поймаешь. Тебе не нужно. Я напишу Лилиан из машины. Они поймут. Иди сюда, — с трепетом и надрывом зову я, нервно цепляясь за правую сторону пальто в её нижней части. Рука начиняет тянуть ткань на себя, и та становится подрагивающей из-за моей нестабильной ладони, пока я весь ощутимо хмурюсь и, кажется, почти покрываюсь потом, стекающим по коже вдоль позвоночника под рубашкой. Но всё это меркнет в своей незначительности, едва Лив подаётся навстречу моему прикосновению, принимает желание касаться и, отвечая на него невинным движением левых пальцев поверх ремня моих брюк, прижимается ко мне, в том числе и головой к подбородку и шее.
— Я сорвусь. Может, я уже… — Лив шумно вдыхает кислород или же, возможно, всего лишь мой запах, не знаю, но от её слов во мне мгновенно поднимается странная волна. Я пытаюсь их не принимать и не запоминать, потому что не хочу это даже слышать, не то что так думать или расценивать это как предупреждение.
— У нас ведь всё хорошо? — я нервно сглатываю, спрашивая об этом, и хочу отстраниться, чтобы посмотреть в её глаза и убедиться. Но она только крепче стискивает мой ремень, обхватывая его вместе с поясом брюк и задевая рубашку, удерживая моё тело около себя. Мне вынужденно приходится довольствоваться этим наполненным душевной нуждой контактом.
— Да, — это короткое слово оседает теплом на моей шее, обнадёживающее и вселяющее стремление поверить, но я почти уверен, что с этой самой минуты начинаю иногда смотреть на Лив так, будто это почти конец.
При всей потребности любить и быть любимым в ответ во мне словно что-то надламывается, сжимается и не желает возвращаться в первоначальное состояние. Ощущение, что она вот-вот решит, что с неё достаточно… что меня стало слишком много, больше, чем в её силах вынести… что эта созависимость может её погубить… Данное чувство неизменно точит и гложет меня изнутри, хоть я и, как могу, списываю его на усталость, на возвращение к прежней спортивной суете и напряжённость двух-трёх последних дней, прошедших после Нового года. Я говорю себе, что просто снова почти не вижу Лив, не знаю, чем она живёт и дышит, когда меня нет рядом. Но правда лежит буквально на поверхности, и она скорее состоит в возможной непреодолимости моего отсутствия, чем в том, что я что-то себе накручиваю и придумываю. Возможно, это даже не так уж и плохо. Быть для кого-то всем миром что ли. В голове то и дело возникают те слова Лилиан, чаще всего в самый неподходящий момент, поначалу казавшиеся мне не лишёнными смысла. Теперь же былая уверенность совершенно оставила меня, и я более не знаю, как вообще мог проникнуться ими. Если говорить откровенно и начистоту, разве я могу заменить собой всех людей и весь мир для одного конкретного человека? У меня в принципе нет ни единой возможности, чтобы безвылазно сидеть подле него не только дома, но и в целом в Лос-Анджелесе, если моя работа всегда носила и будет носить разъездной характер. По крайней мере, до тех пор, пока я не оставлю карьеру и спорт, что в любом случае не произойдёт в ближайшие годы. Разве кому-нибудь на свете вообще под силу подобное? Вот именно, что даже в любви,
соединённые ею, мы не должны и не имеем права видеть друг в друге панацею от всего на свете и жить только ради совместных моментов, выгорая изнутри в остальное время до следующего такого мига.Но Лив… Это, кажется, другое. Она сама такая… Я не знаю, вдруг её чувства, и правда, больше, чем я представляю их в своей голове. В прошлом всё обстояло гораздо проще. В том прошлом, в котором мы были женаты и оба работали, а если и ходили на вечеринки, что сейчас совсем перестало происходить даже в случае со мной, то держались вместе. Я не мог и не хотел убирать от неё свои руки, переставать касаться и непрестанно чувствовать близость её тела, прижатого к моему. Лив это, казалось, всегда устраивало, но, может, это никогда не было тем, чем порой казалось, тем, что она просто соглашалась с этим. Может, единственное место, где она желала находиться с самого первого раза, когда я взял её с собой на какое-то мероприятие, это постоянно около меня не потому, что ей было бы трудно найти контакт с кем-либо ещё из-за некоторой эмоциональной закрытости. Может, она просто не чувствовала настоящей потребности делать это. Может ли быть так, что я был и остаюсь её главной необходимостью? Что, если нас что-то разлучит, без меня она не выдержит долго? Что, невзирая на это, той же самой причине будет вполне под силу толкнуть её уйти?
— Лив? Ты спишь?
Спальня освещена лишь торшером на моей тумбочке, когда весь остальной дом и вовсе встретил меня темнотой, что я не мог не заметить, едва подъехал к гаражу несколькими минутами ранее. Видя очевидное, мне почти тягостно и неприятно будить, но проходит едва ли минута прежде, чем я всё-таки прикасаюсь к Лив. Я начинаю от волос на её левом виске и плавно перемещаю ладонь в сторону плеча, спрятанного от моих глаз под ответственно подходящим к своей задачей халатом, мягким и тёплым. И просто моим любимым. Мне бы оставить женщину и ребёнка в покое, но она ещё никогда не засыпала вот так посреди вечера, невзирая на всю усталость. Мысль, что в этом есть что-то странное и неопознанное, сражает меня до того, как я успеваю её, такую шуструю и опережающую всё на свете, взять и остановить.
— Дерек, — потревоженная моим воздействием или голосом, или сразу обеими этими вещами, Лив приоткрывает глаза, почти тут же смыкая веки обратно из-за яркого для только что проснувшегося человека света. Повторив это несколько раз со значительным количеством морганий, она всё-таки встречает мой взгляд без пелены перед взором и неторопливо, но без явной слабости поднимается в кровати и садится, свешивая ноги вниз. Она заняла мою половину кровати, но мне это даже нравится. Пожалуй, так же сильно, как и прикасаться к её бедру и просто смотреть, не отрываясь. — Ты давно вернулся?
— Нет, всего несколько минут как. Ты в порядке?
— Я не собиралась засыпать, я… — она переводит взгляд на телевизор, висящий напротив кровати. Тот по-прежнему включён на спортивном канале, где, насколько мне известно, должны были вести трансляцию нашего матча, но теперь там идёт совсем не баскетбол. Вернув всё своё внимание обратно к Лив, я понимаю, что она вроде как смущена. — Как всё закончилось?
— 123:113. Представляешь, победа.
— Ты говоришь так, будто удивлён, словно вы уже не побеждали позавчера и вообще никогда не выигрывали.
— Я действительно удивлён, — перемещая руку выше по телу, я дотрагиваюсь до её живота, переполненный ощущениями, радостью и чувством ослепляющего счастья. — Это всё нечто новое. Ты, ребёнок и победы. Всё это вместе. Я всё ещё привыкаю, — она опускает голову вниз, что заставляет меня умолкнуть почти на полуслове, но одновременно сильнее прижать ладонь к ткани и к коже под ней. — Ты чего? Я что-то не то говорю?
— Нет. Нет, дело не в тебе, — вернув лицо в прежнее положение, Лив передвигается ближе ко мне и проводит рукой по моим волосам, останавливая её на затылке и не сводя с меня взгляда. Но он словно незнакомый, напряжённый, внутри него что-то неясное, но ставшее уже стабильным, и это путает или пугает, возможно, даже больше следующих слов. — Просто у меня тянет поясницу. Я не знаю, должна ли говорить об этом, но иногда это почти больно, и я просто подумала, что ты должен знать. Я уверена, это пройдёт, но мне показалось, что тебе стоит… Что ты можешь рассердиться, если я не скажу. А я не хочу, чтобы ты становился таковым.
— Конечно, ты должна. В каком смысле ты не знала, говорить или нет, и с чего бы мне вообще злиться на тебя? — меня беспокоит тот факт, что ей, скорее всего, нехорошо. Отрицать его, твердя, что я вовсе не боюсь и не поддаюсь смятению, было бы попросту глупо и самонадеянно. Но это не её вина, и мне же не с чего хотеть ругаться. Только повышенный тон моего голоса словно говорит об обратном. Я вдыхаю и выдыхаю пару-тройку раз, спонтанно и нервно хватаясь за волосы, которых ещё недавно так нежно касалась теперь совсем покинувшая моё тело тёплая рука, и лишь после понимаю свою грубейшую ошибку. — Прости, я не должен был кричать. Давай мы просто позвоним врачу.