Три месяца, две недели и один день

— Детка.

— Я не могу быть с ним в одном пространстве. Убери его.

— Но…

— Убери его куда хочешь.

— Я не хочу его никуда убирать, Лив. Это наш сын, и он нуждается в своей…

— Не произноси это.

Я хочу выразить всю свою боль от этих слов хоть как-то, каким угодно образом, что первым придёт в голову, но там глубокая бездна. Исходя из засасывающих меня ощущений, это не сделает ничего лучше, не изменит ситуацию и то, что у неё в душе и на сердце, в сторону чего-то хорошего. Поэтому я просто неожиданно смело для себя самого достаю Алекса из его уютного гнёздышка, сжимаю сына надёжнее в своих руках, сильнее прижимаю его маленькое и хрупкое тельце к теплу своей груди и, бросив временно последний взгляд на отвернувшуюся Лив, выхожу прочь из палаты. Вскоре я достигаю раскрытого дверного проёма, ведущего в кабинет. Он освещается лишь торшером на столе. В первое мгновение, не видя никого, я задумываюсь, что, наверное, уже опоздал, пусть час ещё и не прошёл. Но в почти отчаянии различаю движение у вешалки справа от меня, почти невидимой за дверью.

— Мистер Картер. Что-то случилось?

— У вас не найдётся для меня свободная палата? Мне всё равно, какая. Даже если в ней не будет окон.

— Сэр.

— Оливия… Она не хочет его. Она даже не взглянула. Почему?..

— Потому что, возможно, ей необходима помощь. Поговорить с кем-нибудь. Даже при лучших обстоятельствах и с тем, кто действительно счастлив, это случается чаще, чем вы можете себе представить.

— Что случается?

— Послеродовая депрессия. Я буду с вами откровенна. Поймите, Оливия сделала аборт. Мы можем думать и предполагать всё, что угодно, но, быть может, она и сама не подозревает до конца, как именно это повлияло на неё. Теперь, после появления ребёнка на свет.

— Но я же… Я пытаюсь.

— Я не имела в виду вас. Скорее кого-то с квалификацией.

— Психотерапевт? Вы о нём сейчас? — если так, она никогда не пойдёт на это. Не согласится ни на одну встречу. Даже не признает, что у неё и у нас вместе есть общая проблема. Она не сможет. Лишь разозлится, что я или кто-то ещё думает о ней так.

— Я ничего не утверждаю, а лишь предполагаю, мистер Картер. Голова и душа — это не моя специализация. Но нам лучше отложить этот разговор до завтра. Пойдёмте, я провожу вас.

Другая палата оказывается гораздо меньше и просторнее, чем та, которую мы недавно покинули. Но для меня главное то, что здесь есть обычная кровать и кресло, в которое я и сажусь, видя, как все мои беспокойные перемещения растревожили Александра. Он не плачет, нет, но кряхтит, видимо, желающий спать, а я с ним один на один, полный новичок и профан, почти растерянный и ежесекундно сомневающийся в своих действиях. Головка надёжно лежит на сгибе моего локтя, Алекс на ощупь ни горячий, ни холодный, а внутри меня всё равно всё дрожит и трясётся из-за нервов.

— Ты ведь будешь меня любить, да? Будешь любить своего папу? Даже когда я что-то сделаю не так? А я ведь определённо ошибусь, и не раз. Знаешь, я не особо терпеливый человек, но с тобой, ради тебя я обещаю стараться.

Говоря всю эту, возможно, преждевременную ерунду, я кажусь себе перевозбуждённым, лишённым равновесия и не верю, что моё состояние не отразится на ребёнке, смешно причмокивающем губками. Но Александр засыпает на моих руках намного раньше, чем я думал, что моё укачивание способно его успокоить и погрузить в сон. Аккуратно переложив сына в мобильную кроватку, чуть перемещая её туда-сюда время от времени, я достаю сотовый телефон. У меня есть новости, которые, будь обстоятельства иными, я бы сообщил всем ещё утром.

Ты стала бабушкой, мама. Вес две тысячи сто граммов. Рост сорок шесть сантиметров. У тебя ведь получится приехать утром? Александр очень хочет с тобой познакомиться.

Прости, если разбудил, пап. Знаю, ты никогда не выключаешь звук. Даже когда ложишься спать после больницы. Но я пишу, чтобы сказать, что ты теперь дедушка. Надеюсь, увидимся завтра. Спокойной ночи.

Я пропущу несколько следующих игр. У вас с Мэриан родился внук. Объясни всё, пожалуйста, парням. Приезжайте, как только захотите. Лив устала, но будет в порядке.

Ну, по крайней мере, физически. А всё остальное это уже другой вопрос. Он не для этого дня. Я слишком устал, чтобы думать о нём сейчас.

Ауттейк № 3

Я слышу, как он уходит. Шаги стихают где-то далеко за пределами этой палаты, и здесь не остаётся ничего. Только мёртвая тишина, слишком тихая и пустая, как и я сама. Ничего, что было бы по-настоящему важно. Даже в своём состоянии я как никогда отчётливо понимаю это. Дерек ушёл, но он не просто вышел в коридор. Ощущение такое, что он ушёл из моей жизни, от меня. Я думала, что мне всё приснилось. То, что я уже стала…Что родила, освободилась от бремени, невзирая на живот, продолжающий ощущаться огромным и тяжёлым. Когда сквозь сон уверенное, но нежное и любящее прикосновение дотронулось до моего измученного, уставшего и подавленного тела, я потянулась к сильной руке так, как будто она была лекарством и притягивающим всё моё существо магнитом, а потом мои глаза открылись. Реальность ударила, словно молоток или даже целая кувалда.

Я не увидела слишком много, не дала себе и шанса, лишь общий силуэт, но и этого с лихвой хватило. Он и сейчас стоит буквально перед моим взором. Голубая шапочка, белая ткань с полосками, небольшое движение, ожидание на лице Дерека, которое я не оправдала. Его словно физически раненый голос, когда он пытался поговорить со мной, но, излучая отчаяние и наверняка выглядя соответствующе, столкнулся лишь с отказом и визуальной безучастностью. Он не вернётся. Ни один, ни по-другому. Он не возвращается. А я перестаю понимать, какая именно боль сильнее внутри меня. Боль от недосыпа, от нежелания есть, но пустоты в желудке, от нужды сходить в туалет, до которого за все минувшие часы я ни разу не доходила одна, от словно сохраняющихся сокращений в нижней части туловища, будто она ещё не сделала всё, что должна была, или от одиночества внутри и снаружи. Впрочем, чего я ожидала? Я выполнила свою миссию и теперь являюсь лишь осложнением, с которым нужно что-то делать.

Голова почти раскалывается от смятения, мыслей и чувств, относительно которых я даже не думала, что они когда-либо придут и захватят полностью меня всю. Этого становится всё более слишком с каждой секундой надвигающегося мрака, когда вибрирующий звук телефона на тумбочке хоть немного, но притупляет эмоции, давая мне что-то другое, за что можно постараться уцепиться и отвлечься. Я готова слушать вечно, не отвечая, чтобы он просто звонил и звонил, лишь бы стало легче в животе или на сердце, пока по мне не проходит осознание, что, может быть, это Дерек. Даже боли внизу оказывается не под силу меня остановить, едва я сдвигаюсь с места и дотягиваюсь до аппарата. Но это всего лишь мой отец. Почти разочарование и новое страдание камнем странной вины ложатся на сердце, невзирая на то, что я знаю, что папа никогда не звонит кому бы то ни было столь поздно без действительно обоснованной на то причины. Вдруг у них, и правда, что-то случилось?

— Да, пап.

— Почему вы не позвонили?

— О чём ты говоришь?

Я слышу обвинение в его голосе, тон, которым он ни разу не говорил со мной за всю мою жизнь. Где-то на подсознательном уровне все мои желания суживаются до потребности бросить трубку. Не потому, что я ничего не понимаю, хотя и поэтому тоже, а потому, что ненавижу то, как Дерек ушёл, как не сказал ни слова, куда направляется, как я сама позволила этому случиться. Как просто слушала его и его действия. Как теперь в динамике вовсе не его голос. Как я не знаю, где теперь мой муж. Мой бывший муж. Которого я люблю, но даже не могу смотреть на него, не вспоминая то, что не забыть, словно бы виноват он, а не одна лишь я.

— О моём внуке. О том, что моя девочка стала мамой. Сколько уже времени прошло?

— Нет. Нет…

Я произношу это с опозданием и содрогаюсь всем телом, незамедлительно реагирующим колющей болью, кажется, обитающей всюду. Слово, короткое слово из четырёх букв всё-таки оказывается кем-то произнесённым вопреки всем моим попыткам его сдержать, и всё становится только реальнее и яснее. То, кто мы с Дереком теперь, его выбор точно не в мою пользу, и то, что он сделал. Но во мне нет ни одной клеточки, желающей злиться. Я пытаюсь найти хоть что-то, разбудить это в себе, заставить возникнуть, но ничего. Он счастлив, даже если несчастен, и с чего бы ему молчать об этом? Носить всё внутри и ни с кем не делиться? Советоваться со мной, когда он и так знает меня и мой ответ, что я сказала бы молчать? Более того, скоро узнают все. Весь мир за пределами этих стен. Я не смогу ничего с этим сделать. Не выйдет. Никто даже не спросит.