Три месяца, две недели и один день

— Незачем беспокоить её так поздно, — не задумавшись даже на секунду, отвечает Лив. Прямо как в прежние времена, когда ей было совершенно безразлично, что я говорю, чего от неё хочу и к чему пытаюсь призвать. Частично против осознания, что сейчас правильно, а чего лучше избегать, я вновь достаточно выхожу из себя:

— Да мне плевать, который сейчас час. Это её работа, Лив, и, если тебе плохо, это не незачем. В конце концов, это не только твоя жизнь. Но и моя тоже. И жизнь нашего ребёнка.

— Я полежу, и мне станет лучше.

— Да откуда тебе знать? Ты даже без понятия, что с тобой, и пока мы не спросим, ничего не изменится.

— Такое уже бывало и прошло, — вдруг признаётся она как раз тогда, когда я особенно начинаю думать, что мы будто говорим на разных языках и именно потому совершенно не понимаем друг друга. Но это в некоторой степени это кардинально всё меняет.

— Что?

— Я звонила врачу пару дней назад. Сказала про спину, что она немного ноет, и услышала, что на таком сроке такое вполне понятно, и чтобы я звонила, если мне хоть в чём-то станет ощутимо хуже.

— И ты скрыла это от меня.

— Ты приехал после игры, после победы, и я не хотела это портить.

— Тогда чем сегодняшний день отличается от того?

— Ты всё-таки зол.

— Потому что ты словно исключила меня, — надо мной берёт верх несдержанность, лишая остатков самоконтроля. Я просто не могу, пока не могу продолжать сохранять физический контакт и, теряя всякую силу делать это за двоих, отступаю на несколько шагов прочь от кровати. — Оправдывай это тем, чем хочешь, но я тоже родитель этого ребёнка, я его отец, и я думаю, что имею право злиться и настаивать. Хотя меня бесит не столько то, что ты промолчала по каким-то своим причинам, — я почти задыхаюсь от бури в сердце, от того, что в душу словно плеснули недоверием, кипяток которого выжигает все внутренности. Но это я ещё могу с натяжкой понять и принять, а вот то, как вся эта ситуация выглядит в целом… Относительно этого я совсем не уверен. — Просто ты ведёшь себя так, как тогда. Мне казалось, мы давно оставили это в прошлом, но вот теперь ты снова всё равно что безразлична. Что с тобой происходит?

— Ты давишь на меня.

— Давлю? Ну, возможно, ты не оставляешь мне иного выбора. Ты хочешь уйти? — буквально глаза в глаза подавленно спрашиваю я, вымотанный этим напряжением не только последних минут, но и дней. — Ты передумала? По поводу нас?

— Нет, — почти вскочив, хотя в её состоянии это и вряд ли можно так назвать, Лив подходит ко мне, выглядя желающей ударить. По крайней мере, это то впечатление, что неуловимо возникает у меня при взгляде на неё, и всё это становится слишком. То, чему я её подвергаю. То, какой она становится из-за некоторых моих высказываний и слов. То, что ей, вероятно, захотелось сближения, чтобы получить которое, она почувствовала необходимость встать. — Я хочу просто…

— Ты хочешь просто подождать, да? — я усаживаю Лив обратно на кровать и сжимаю её левую руку между своими двумя ладонями, уже менее яростный, несогласный и жёсткий. — Лечь ещё ненадолго? Может, всё-таки… — мне всё это совсем не нравится. Но я явно не могу стоять на своём вопреки чужой воле и не могу принудить кого бы то ни было ехать в больницу силой, пока для этого нет сильно весомых причин, хотя я даже не знаю до конца, что считать действительно значительным.

— Нет, не нужно. Прошло тогда, пройдёт и сейчас. Я уверена, что просто устала, — или же она просто хочет так думать. Что переутомилась, или что-то подобное. Но её лишённый особой тревоги облик вроде успокаивает меня что ли. Из нас двоих мне всё равно не может быть очевиднее, что Лив чувствует или не чувствует внутри себя в плане физической составляющей. Я могу довериться. По крайней мере, постараться.

— Не сторонись меня, ладно? Я не хотел быть таким вспыльчивым, — прошу я фактически с мольбой, ощущая её же во взгляде и в позиции, занятой телом. Тоска по прикосновению снедает меня, и во мне оживает страх, что Лив может уже никогда не дотронуться до какой-либо части моего тела или кожи вновь. Что я спугнул этот эмоциональный порыв раз и навсегда. Мне хочется вернуть его как можно скорее.

— Я знаю, Дерек. Я такая…

— Ничего. Не страшно, — я не знаю, что именно она собиралась сказать, как конкретно себя назвать, но это и неважно для меня. Я принимаю её и принимаю в ней всё, что есть, и всё, что вижу.

— Ты ляжешь рядом? Обнимешь меня?

— Никогда не спрашивай о таком. Тебе не нужно.

Переодевшись во всё домашнее, я не медлю сверх необходимого и забираюсь под одеяло близко к женскому телу, и невольно прислушиваюсь к дыханию, пока кажущемуся на удивление мирным и спокойным. Это способ гарантированно не пропустить в нём ни малейшего изменения, если таковое произойдёт.

— Тебе необязательно так слушать меня, и это ничего, если ты вдруг заснёшь.

— Нет. Я не хочу.

Но спустя какое-то время мои веки начинают тяжелеть и автоматически желать сомкнуться. Я пытаюсь бороться с ними изо всех сил, но в конечном итоге решаю, что это, наверное, не будет большой проблемой, полежать с закрытыми глазами пару-тройку минут. От этого я не стану глухим и смогу по-прежнему всё слышать и контролировать, и останусь в бодрствующем сознании. Но когда я открываю их снова, вокруг меня сплошная темнота, торшер больше не освещает её так же, как и телевизор, и в первое мгновение я даже не сразу вспоминаю, где нахожусь. Но, немного привыкнув ко мраку, различаю знакомую обстановку собственной спальни, а потом по моей коже мурашками проходит тихий голос. Неужели я всё-таки заснул?

— Дерек… Дерек.

— Лив? — я распознаю её сидящей и сам мгновенно поднимаюсь из лежачего положения. — Тебе нехорошо?

— Кажется, что-то не так. Он никогда не пинался так сильно. Я не уверена, что это вообще был толчок. Думаю, нам лучше… — она не договаривает, кажется, слегка взвинченная и встревоженная, судя по голосу, но мне это и не нужно. Слышать его таким достаточно непривычно для того, чтобы смахнуть с себя всякую сонливость, по крайней мере, на данный момент. Дотянувшись рукой до светильника с целью его включения, я отбрасываю одеяло прочь. Наверное, я ожидал увидеть кровь. Много крови на самом деле. Но передо мной лишь девственно чистое постельное бельё, и я даже не осознаю, что не дышал, пока не совершаю шумный вдох, после некоторого перерыва заполняющий лёгкие буквально до отказа.

— Я помогу тебе собраться, и потом мы позвоним врачу, — единственное, что говорю я. В этот раз Лив уже не произносит ни слова против, что, наверное, должно меня в некотором роде радовать, но я могу думать лишь о том, что ей, возможно, больно или некомфортно. Уже настолько сильно, что даже она не может вынести мысли о том, чтобы снова отказаться.

По приезду в клинику нас уже ждут на нужном этаже. Прежде, чем я успеваю сказать хоть что-то Лив или её врачу в дополнение к телефонному разговору из дома, её увозят от меня, прячут за дверями, за которые мне пока нельзя. Оставаясь под ними в полном одиночестве, кажется, на протяжении вечности, я ничего не хочу сделать больше, чем проигнорировать запрет, сломать все замки, если таковые имеются, ворваться в нужную палату или помещение и проорать, что я Дерек Картер. И что ещё не родился тот человек, который может мне что-либо реально запретить, а потом потребовать ответов и стоять на своём до тех пор, пока они не будут мне даны. Но я лишь думаю о том, что бы сделал, пытаясь столь своеобразным образом держать себя в руках, и на самом деле никуда не двигаюсь, словно мёртвый или окружённый застывшим бетоном. Ожидание ощутимо затягивается, а мысленная пытка сжимает мои дыхательные пути в узкое кольцо, едва пропускающее кислород в лёгкие. Я оживаю лишь в тот благословенный момент, когда двери приходят в движение, являя мне нашего врача. Что бы там ни было, лучше знать хоть что-то, чем пребывать в преобладающем неведении. С меня и так уже достаточно. Больше я просто не выдержу.

— Ну что с ней? — вся в зелёной униформе и в удобных мокасинах на ногах, женщина снимает маску со своего лица, по которому даже без неё мне не удаётся ничего понять. Потому что врачи, пожалуй, в принципе профессионально закрытые, и в их случае глаза, наверное, крайне редко зеркало души. Лишь сжав ткань медицинского назначения в правой руке, врач кратко и без предисловий отвечает мне:

— У неё схватки.

— Тренировочные? — это буквально первое, что приходит мне на ум. Голова словно включается, а мозг активизируется, несмотря на то, что обычно в первом часу ночи я всегда сплю и отдыхаю, услужливо напоминая о том, что ему давно известно. Какая-то часть меня даже сейчас стремится и желает снова оказаться в постели как можно скорее, чтобы вернуться к прерванному сну, и как раз-таки с этой целью ищет всевозможные лазейки. Но врач качает головой. Хотя я вряд ли действительно осознаю следующие слова так скоро после того, как они были сказаны, всё во мне буквально кричит о том, что о возвращении домой и обо всех вытекающих отсюда позитивных действиях на ближайшее время я вполне могу забыть и больше не вспоминать.

— Нет, мистер Картер. Вполне себе обычные. И уже почти регулярные. Хоть пока и слабые. Ориентировочно каждые двадцать минут, иногда через двадцать пять. Раскрытие четыре сантиметра. При нормальных обстоятельствах на такой стадии они уже должны быть более частыми, но пока это не так, и, если в ближайшее время ничего не изменится, нам придётся её простимулировать.

— Что это значит?

— Что в относительно ближайшее время вы, вероятно, станете отцом.

— То есть вы говорите мне, что она…?