Три минуты истории
Шрифт:
Вся демагогия коллаборационизма выросла на догмате национального согласия, ловко подменившем триединство священных прав человека и гражданина: свобода, равенство и братство — кодексом для мещанина, для буржуа: труд, семья и родина. Вишистский «парламент», проголосовав за этот кодекс и начертав его на своем знамени, под «трудом» подразумевал классовую и социальную гармонию. «Семья» — ну, значит, глава всему Я, мое Эго. «Родине» же был уготован точный перевод: Франкрейх. Петен приказал армии разоружиться, и миллион шестьсот тысяч человек сняли ружье с плеча. За это даже давалась премия в тысячу франков. Старую армию разоружали, чтобы не оставалось никакой угрозы Германии; зато усердно призывали к созданию новой армии — против России! «Пятая колонна» формировала «Легион французских добровольцев против большевизма». Коротко: ЛФД. В легион записалось 6,5
Даже в той части Франкрейха, что некоторое время именовала себя «свободной зоной Франции» и управлялась из Виши, первым делом умертвили республику. Запрещены партии, профсоюзы, собрания — это все во имя «родины». Запрещены разводы, аборты — это во имя «семьи»… Парламент, в котором интерес «200 семей» не встречают больше ни одного голоса возражения, утверждает любой угодный режиму закон. Бюст Марианны повсюду заменяют на бюст Петена, в газетах недоумевают, как вообще символом нации могла стать эта анонимная и безродная девица. Имя маршала уже вставляется в молитвы, в походные песни скаутов, его белые, как иней, усы вышивают на кашне для детей и матрон… Царившая среди молодежи мода, военного времени «зазу», чем-то напоминающая нынешних панков, вдруг начинает смотреться вызовом режиму, и аккуратно стриженные новобранцы ЛФД в кровь квасят носы ровесникам хилякам.
Все это преподносится как «национальная революция»…
Сент-Экзюпери в те октябрьские дни 1940 года оказался в Виши как раз тогда, когда Гитлер и Петен встретились в городке Монтуар и огласили доктрину этой «революции»: коллаборационизм. «Фюрер и я… мы призываем граждан наших стран к сотрудничеству… До сих пор я говорил с вами языком отца, теперь я скажу вам языком повелителя: следуйте за мной!..» «Политика коллаборационизма — единственное, что может спасти нашу страну и позволит ей с честью занять в новой Европе подобающее ей место…» Эта тема, оказывается, прекрасно связывается с наставлениями матерям, с нравоучениями детям. Но уже определяются и ее новые возможности. Доносчику за выдачу еврея положена премия в тысячу франков; за голову голлиста или коммуниста — 3 тысячи франков; тому, кто укажет на склад оружия, в зависимости от его запасов — от 5 до 30 тысяч франков. Эти ставки действительны и для оккупированной зоны…
Нацию разлагали духовно и нравственно, патриотическое чувство подменялось реакцией на хруст ассигнации, размышление — подозрительностью.
Профессор из Тулона просит арестовать Артура С., как «еврея, коммуниста и любовника жены»; из трех грехов два не нуждаются в аргументации, третий же обосновывается так: «…иначе нам не спасти французскую семью». Полковник колониальной инфантерии сигнализирует, что ему попался по дороге отряд скаутов, повязавший на шеи красные платки с серпом и молотом (!). Спешно учиняется расследование. Напутал полковник! — голову буйвола принял за скрещенные рабоче-крестьянские орудия труда…
«Все государства имеют послов в чужих странах, — писал непримиримый к предателям французский писатель Жан-Ришар Блок. — Впервые за тысячелетнюю историю Франции правительство, считающее себя французским, назначило посла в… собственную столицу, в Париж!»
Нет, не на «зоны» поделилась Франция.
Она поделилась на Франкрейх коллаборационистов, пораженцев с призрачным правительством во главе, и на Францию, проигравшую сражение, но не проигравшую войну. Эта Франция собирала силы для Сопротивления на оккупированной родине (по зову прогрессивных сил с коммунистами во главе) и за ее пределами.
7. Переупряжка… памяти
Сент-Экзюпери был прав, сказав, что для Альберта Литтольфа было бы катастрофой умереть дома, в постели. В майских и июньских боях над Францией он сбил шесть вражеских самолетов. 18 июня по радио услышал обращение генерала де Голля к французам, призвавшего мобилизоваться на борьбу с врагом. Прошло несколько дней. 22 июня, узнав о перемирии в Компьенском лесу и приказе Петена сложить оружие, немедленно завел свой «Девуатин-520» и на последних каплях бензина дотянул — от Тулузы! — до английского берега. В октябре он случайно услышал по радио
интереснейшую новость о себе. Таким счастливым своего друга капитан де Панж не видел ни до, ни после:— А?! Ты слышал?! Вот это да! Меня! Литтольфа! К смертной казни! Ура-а-а!
Потом помчался бить гитлеровцев в Грецию, потом полетел в Ливию и сбил еще четыре самолета. Позже он узнал, что формируется эскадрилья «Нормандия» специально для отправки на Восточный фронт, в Россию. Капитан был тут как тут, а вместе с ним и верный де Панж, будущий летописец «Нормандии», пилот связи.
ЛФД отправят туда же, на Восточный фронт, с обычным напутствием: война против СССР — священная война всей Европы; вам надлежит внести свой вклад в борьбу с угрозой большевизма. Гитлеру на глаза попадется «какая-то бесстыдная газета из Виши», внушающая такой вот взгляд на войну, и он взорвется: «Этим высказыванием газета из Виши, очевидно, хочет добиться того, чтобы пользу из этой войны могли извлечь не только немцы, но и все европейские государства». Щелчок придется прямо по носу, упрятанному в иней белых усов. Легион окажется под Москвой и из первых же боев выйдет уполовиненным. Некий майор Константини бросит клич сформировать также эскадрилью в составе легиона французских добровольцев. Однако летчиков для нее так никогда и не найдется.
Рене и Морис Шалль
А летчики были во Франции, одни в «свободной», другие в оккупированной зоне. Их уход из Франкрейха — это истории, одна драматичней другой. Сбитый в майских боях на франко-бельгийской границе, майор Пьер Матра, едва оправившись, расцеловал жену и детей и попрощался, оставив им самый общий адрес: Англия, де Голль. Поди знай, что малолетка Филипп, проводивший отца взглядом из-под стола, через много лет станет моим другом и мы втроем будем разговаривать об истории. Но не станем забегать вперед. Еще и отцу его, летчику, в то время присниться не могло, что он окажется в России. Он перешел ночами Пиренеи, попал в Барселону, в Малагу, познакомился здесь с братьями Морисом и Рене Шалль, вместе выбрались в Англию, в Алжир и тут узнали, что требуются пилоты в уже воюющую в русском небе «Нормандию».
Жак де Сен-Фалль «разоружился» и устроился в какой-то парижский гараж. Уже полтора года на востоке шла война. Москва не сдалась, теперь немцы стояли под Сталинградом. Если раньше фашисты не очень-то стремились сделать поход против СССР «войной всей Европы», веря в блицкриг по плану «Барбаросса», то теперь что-то вдруг изменилось. Началась агитация за надевание серо-зеленых шинелей. Призыв майора Константини — создать эскадрилью в составе ЛФД — Жак де Сен-Фалль расценил уже как прямую угрозу себе. Он направился на юг и дошел до того знаменитого барьера, что делил Францию пополам.
Позади — «оккупированная зона».
Впереди — «свободная».
Ночью он переплыл ледяную Сону. «Свободная зона». Здесь, однако, приходилось сохранять все те же предосторожности, что и во Франкрейхе. К утру он обсушился, пожевал размокших сухарей и, обходя городки и села, продолжил путь на юг.
И вдруг что-то произошло. С севера на юг полетели, как гуси в теплые края, стаи самолетов. Скоро он услышал на дорогах лязг гусениц, шум моторов. Да неужто за ним такая погоня? За ним за одним? Он и летчик-то зеленый, только начал летать, как разразилась война. Однако де Сен-Фалль упрямо шел на юг, дошел до самой Тулузы и тут только узнал, что произошло. На африканском берегу высадились англо-американские войска. Гитлер моментально оккупировал всю Францию.
Де Сен-Фалль вернулся в Париж и нащупал уже организовавшуюся сеть Сопротивления. Останься, сказали ему, за родину лучше всего воевать на родине. Я летчик, возразил он, полезнее буду в небе. Ему обещали изготовить «настоящие документы», чтобы добраться до испанской границы, но, когда он за ними пришел, оказалось: накануне немцы поменяли печать. Этому летчику не везло. Ладно, сказал он, тогда я пойду так.
Он потратил несколько месяцев, чтобы перейти Пиренеи, Испанию и оказаться в Лиссабоне, где годом раньше сел на корабль Сент-Экзюпери. Он тоже сел на корабль — но в Англию. Еще во Франции он слышал про «Нормандию», которую в газетах клеймили «сбродом изменников», про приказ маршала Петена и фельдмаршала Кейтеля на месте расстреливать захваченных в плен летчиков, а их семьи отправлять в концлагеря. Когда наконец он ухватил нить, ведущую в Россию, его спросили: