Три Нити

Я смотрел на вороноголовую, не веря своим ушам; каждое ее слово припечатывало, как удар крепкой дубины. Но Железный господин покачал головой.

— Мы должны искать справедливости, а не мести, — он помолчал, будто размышляя. Камала и Утпала смотрели на него, не спуская глаз; первая покусывала губы от ярости, второй впился когтями в шрам на щеке. — Но никто не обвинит в несправедливости того, кто защищает дом и семью. Мы не знаем, где скрылись преступники; не знаем, как далеко разнеслась весть о том, что им удалось убить бога. Поэтому все шанкха старше семи лет — возраста, с которого по закону Олмо Лунгринг карают за убийство, — должны быть схвачены, доставлены в Бьяру и казнены во время ближайшего Цама. Может, их лапы не и держали кинжала; но то, что в их головах, опаснее оружия.

Утпала открыл рот, чтобы возразить, но Железный господин уже не слушал. Согнувшись, выставляя вперед себя палку, он побрел прочь; полы длинной накидки волочились следом, как тягучая смоляная тень.

***

Запершись в своей спальне, я впервые за многие годы молился — не так, как заведено у шенпо в лакхангах, а так, как было принято в доме моих родителей. Сел на пол, поджег на тарелке сухие веточки можжевельника и несколько ярких ниток, капнул в огонь масла и немного меда, которым обычно подслащивал пилюли, вдохнул синеватый дым и попытался сосредоточиться на одной-единственной мысли: «Пусть Сиа сейчас будет лучше, чем раньше». Бедный сломленный старик! Бедный, бедный Шаи! О, я был бы рад растоптать его убийц, задушить голыми лапами, наблюдая, как лиловый язык вываливается из пасти… Но остальные шанкха! Разве они заслужили смерти? Уверен, Сиа не хотел бы такой страшной мести, и Шаи тоже!

Убогое подношение догорело. Я встал и принялся расхаживать взад-вперед; меня трясло. Спорить с Железным господином бесполезно — мой голос для него не важнее комариного писка; он не отменит казнь. Значит, надо действовать самому! Спуститься в город ночью, когда дворец уснет; предупредить всех шанкха, кого я знаю, а они уже разнесут весть. Пусть бегут из Бьяру, срывают с себя четки и амулеты, прячут стриженые головы под шапками и платками… И мне нужно уходить вместе с ними! Если вернусь в Коготь, меня уже не пощадят. Так я думал, дрожа от возбуждения и страха, дожидаясь, пока час Свиньи минует середину; и вдруг маска Гаруды ожила.

— Нуму! Нуму! — пронзительно заверещало из-под одеяла, куда я запрятал проклятую штуку с глаз долой; пришлось достать ее. Маска злобно клацнула клювом и объявила. — Ты должен явиться к Железному господину немедленно!

Я обмер; первой мыслью было — бросить все и убираться отсюда как можно скорее! Но пальцы будто приклеились к лакированному дереву. Сколько я не пытался стряхнуть с лап зачарованную личину, у меня не получалось; а она все твердила: «Немедленно. Немедленно. Немедленно!» Так и пришлось подыматься в покои Эрлика. Только у самого порога эта штука отлипла от шерсти; но двери уже расступились, и я не решился повернуть назад.

Вместо этого я шагнул в темноту.

Она была осязаемая, холодная и влажная, оседающая на языке и ноздрях солоноватым налетом. Внутри сновали течения — кружились, завихрялись, бились о стены и незаметно тянули меня за собою, к месту, где мрак был гуще всего. Я попытался остановиться или хотя бы замедлить движение, но ничего не вышло; тело казалось почти невесомым. А может, то, что лежало на дне черного омута, было куда тяжелее меня? Такое тяжелое, что сам мир проседал под его весом? Даже тени оторвались от предметов и плыли вокруг, как клочья травянистых водорослей, все в одну сторону — к постели Железного господина. Наконец я сам, согнувшись и отдуваясь, схватился за ее край, как за камень, выступающий из бурных вод.

Бог лежал неподвижно поверх одеял и покрывал, даже не сняв дневную одежду. Я решил, что он спит, но тут костлявая ладонь выпросталась из-под ткани и коснулась моего локтя; когти на ней были длинными и толстыми, покрытыми зеленоватыми пластинками хрусталя. Я отшатнулся, но Железный господин и не пытался удержать меня; вместо этого он дотронулся до горла. Поняв намек, я как можно мягче надавил на указанное место подушечками пальцев: под кожей перекатывалось что-то острое и твердое.

Я не взял с собой инструменты, но в стороне от кровати кто-то уже разостлал кусок плотной ткани с петлями, в которых были закреплены иглы, лезвия, и крюки. Рядом нашлись и масляные плошки, и шарики белого хлопка, и моток шелковых нитей, а еще бутыль мутного стекла и блюдо, заполненное чем-то вроде бурых и белых зернышек ячменя… Приглядываться я не стал; вместо этого зажег один из светильников, прокалил над огнем узкий нож и сделал неглубокий надрез на шее лха; приготовился промакивать кровь, но ее почти не было. Среди волокон бледных розоватых мышц переливались крупные кристаллы. Некоторые пустили корни прямо в трахею — они и доставляли больному главное мучение. Один за другим я вытянул их; но, когда щипцы обхватили последний самоцвет, заколебался. А что, если не выдергивать камень, а вогнать поглубже? Удастся мне то, что не получилось у Зово? Так я спасу шанкха… и кто знает, скольких еще!

— Прижечь… бутыль, — прохрипел Эрлик. Опомнившись, я схватил сосуд, откупорил горлышко и щедро плеснул содержимое на рану. Мясо зашипело; кожа пошла волдырями; Железный господин скривился, но потом вздохнул с облегчением и обмяк, растянувшись на постели. Я уже собирался уйти, когда Стена расступилась, и в спальню вошел Утпала.

— А! Ты не один! — сказал он, заметив меня. — Что ж, тем лучше. Пусть все знают. Я не буду исполнять твой приказ, Уно.

Железный господин с трудом приподнялся на локте, разглядывая незваного гостя; из его поврежденного горла выходил тихий, свистящий шум — будто ветер просеивали через решето.

— И это не все. Я не дам тебе осуществить задуманное: если надо, я свяжу Падму, Камалу и Пундарику по рукам и ногам, но не позволю им помочь тебе! То, что ты задумал… Казнить тысячи невиновных — это не справедливость. Это бойня.

— Утпала, прошу, — просипел лха почти жалобно. — Подумай, как они опасны для нас. Я только хочу защитить…

— Не лги! — крикнул великан, припечатывая кулаком одну из масок на стене. Та разлетелась вдребезги; ее собратья задрожали, как живые, — некоторые даже сорвались с крюков и повалились на пол. — И не надоело самому?.. Признай уже: тебя не заботит ни наша безопасность, ни правосудие, ни даже месть. Только собственная шкура! Не шанкха ты боишься, а своей судьбы!

И Утпала указал на блюдо, полное испачканных в крови кристаллов.

— Ты не знаешь всего.

— Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь! Вокруг тебя не одни слепцы и дураки. Мои вороны летают ночью — я видел шенов, ползающих по Стене в час Крысы. Нехбет рассказывала мне о пропадающих на дороге в Бьяру; Падма — о тех, кто исчез в самом городе. Я до последнего не хотел верить, что это правда, что все делается по твоему приказу. Но теперь — как я могу сомневаться?

Выпученные глаза Утпалы вдруг обратились на меня.

— Ты! Ты знаешь, зачем ему эти шанкха? Их не повесят, не четвертуют, нет! Их принесут в жертву! — толстый палец ткнул в сторону Железного господина. — Ему! Убийство Шаи — только удобное оправдание для этой мерзости. Уно, не ты ли сам его подстроил?.. Ведь он знал о тебе правду; всегда знал, что ты такое на самом деле, и пытался втолковать нам, пока мы малодушно отворачивались!

Пока Утпала говорил, Железный господин сел в кровати, запрокинув подбородок, уперевшись затылком в стену.

— И что же я такое? — недобро спросил он.

— Пиявка!

Утпала раздулся грозовой тучей. Его пудовые кулаки сжимались и разжимались; вены вздулись на лбу и шее; брови топорщились, как наставленные на врага копья. Он был по-настоящему страшен, но Ун-Нефер только засмеялся, а потом встал с постели, распрямляясь. Зеленовато-белое свечение окружило его голову. Сначала едва заметное, оно быстро расширялось, превращаясь в настоящий нимб, один-в-один как на тханка. Словно полная луна, он лег на лопатки лха; бледные лучи били сквозь веки и губы, будто сквозь прорези в маске. И Утпала, хотя и превосходил Железного господина и ростом, и шириной плеч, все же попятился, прикрывая глаза растопыренными пальцами.