Три Нити

— Эй! — вдруг окликнули меня; обернувшись, я увидел Ишо. — Как это ты так быстро тут оказался? Я же только что видел тебя у озера!

Издав пронзительный вопль, я оттолкнул изумленного почжута и побежал к пристани Перстня — и миновал уже половину двора, где ученики упражнялись с чучелами демонов и Лу, когда страшный удар сбил меня с лап. Воздух будто вышибло из легких; в ушах загудело. Рядом корчились мальчишки, попадавшие на землю, как сбитые градом яблоки; их учителя устояли, но на мордах, обращенных к западу, читался ужас. Я посмотрел туда же — над лакхангом Палден Лхамо висело белое блестящее облако.

Я опоздал.

Быстро собралась толпа; все в ней кричали, теснились, толкали друг дружку локтями под ребра, но никто не решился подступиться к порогу лакханга. Там, на сером песке, лежало шесть трупов: пять белых женщин и Прийю. Между ними, как угли в погасшем кострище, чернели осколки разбитого рога; я слышал, как шены шепчут, тыча в них пальцами: «Горн чародея!» Их глухой, сдавленный шепот пугал; но еще больше пугало то, что происходило с телами. Из них, как побеги сорной травы, росли самоцветы: у одной колдуньи они пошли горлом; у другой торчали из глазниц, наподобие острых сосулек; у третьей покрыли шею и нижнюю челюсть тяжелым ожерельем. А Прийю… Прийю вся скрылась под толщей сверкающего хрусталя, так что я узнал ее только по слетевшим туфлям из красной кожи и золотистым завиткам шерсти, проглядывающим где-то в голубоватой глубине. Одна из женщин Лхамо тоже была смутно знакома; борясь с головокружением, я вгляделся в изуродованное лицо. Да, точно — это была Драза Лунцен, сестра дерзкого шена, побившего меня в детстве и чуть не заклеванного воронами Падмы! Она чуть не соблазнила меня когда-то… а может, и чуть не убила.

Вдруг меня осенило: должно быть, Зово привел Прийю к белым женщинам, как и задумал, но, на беду, среди них оказалась Драза. Почем колдуну было знать, что она давно ненавидела меня за унижения брата? А тут, после стольких лет, ей выпал случай отомстить — отыграться на девушке, которой я якобы оказал покровительство. Не знаю точно, что произошло между ней и Прийю, но той пришлось распечатать рог раньше времени. Так его проклятое содержимое, предназначавшееся для Селкет, поразило ее служанок. Вот только Зово среди погибших не было — значит, колдун еще здесь! Может, прямо сейчас пробирается внутрь Мизинца, и мне надо поспешить…

Тут толпа зашумела, приходя в движение. Шены разбежались во все стороны, как шустрые черные муравьи, и я увидел самого себя.

Я — то есть, Зово в моем обличье, — стоял, высоко подняв над головою запечатанный рог, а напротив замерли пять из восьми почжутов. Среди них был и Ишо, и новый, самозваный, Чеу Луньен. За спинами старших товарищей копошились прочие колдуны, позвякивая кто четками, кто оружием.

— Не делай глупостей, — срывающимся от напряжения голосом велел Ишо и ступил на полшага вперед, раскрывая лапы, будто для объятия.

— Сам не делай, — недобро усмехнулся Зово. — Дайте мне уйти, иначе я его открою! Знаешь, что будет тогда? Шестью трупами не отделаетесь. Весь Перстень погибнет!

— Сними эту дурацкую личину, Крака, и давай поговорим. Чего ты хочешь?

— Ты прекрасно знаешь, чего, — прорычал колдун. Оборотное заклятье в один миг спало с него, облезло, как клочья зимнего меха; даже Ленца, давно догадавшийся, кто скрывается под ним, вздрогнул при виде старого знакомого. — Ишо, мы ведь были друзьями! Я хорошо знаю тебя. В отличие от этих ничтожеств — Зово, презрительно оскалившись, обвел взглядом притихших шенов, — ты не дурак. Ты знаешь, чего стоит наш господин; знаешь, что нам следует сделать… Что следовало сделать уже давно! Ты знаешь, что я прав! Так помоги мне — ради нашей былой дружбы, ради всего мира, ради самого себя!

Ишо моргнул, раскрыв рот и глотая воздух, как задыхающаяся рыба. Клянусь, на мгновение мне показалось, что он послушается и обратится против своих товарищей и Железного господина! Но почжут отшатнулся, прижав лапу к сердцу. Темная, страшная тень пробежала по его лицу; глаза остекленели; губы налились синевой. Мотнув головой, он встал среди прочих шенов. Зово только разочарованно цокнул языком.

— Что они с тобой сделали… — пробормотал он и начал медленно пятиться, выставив зачарованный рог перед собою, как щит. Слабая надежда на то, что несчастному смутьяну удастся уйти невредимым, затеплилась в моей душе… Как вдруг он истошно заорал и разжал пальцы; рог упал в истоптанный, рыхлый песок. Вокруг запястий, щиколоток и шеи Зово обвились паутинно тонкие нити, едва различимые в дневном свете. Почуяв слабину, шены черной волною ринулись вперед.

— Не лезьте! — рявкнули на них сверху. Я задрал голову; на крыше белого лакханга среди серебряных курильниц стояли дакини Палден Лхамо: Макаравактра и Симхамукха. Их лапы были полусогнуты, растопыренные пальцы дрожали от напряжения. Без сомнения, это они связали колдуна.

Но удержать его было не так-то просто! Зово сжал зубы, крутанулся на месте, будто наматывая на себя зачарованные путы, и оборвал их; и хотя на его коже остались глубокие кровящие следы, зато дакини пошатнулись. Симхамукха упала на четвереньки, потеряв равновесие; однако же Макаравактра устояла и плавно, по-змеиному повела ладонями. Новые арканы, явившись прямо из воздуха, тучей устремились вниз; казалось, их наконечники прошьют Зово насквозь, их крючья растерзают беднягу в клочки. Но колдун открыл рот и выдохнул вихрь ослепительного огня; призрачные путы растаяли в нем, как не бывало. Шены, не успевшие отбежать куда подальше, завизжали от боли; пахнуло горелыми шерстью и мясом. Я и сам почуял, как тлеют брови и ресницы, и почел за лучшее спрятаться за широким боком молитвенного барабана. А дакини тем временем слетели с крыши, невесомые, как пух, и мягко опустились наземь.

— Пойдем с нами, — елейно пропела Макаравактра. — Палден Лхамо хочет поговорить с тобой.

— Нам приказали привести тебя живым, — Симхамукха криво ухмыльнулась. — Если получится.

Зово только грязно ругнулся и, сложив пальцы в знаке Крюка, ткнул ими в сторону женщин; тех подбросило ввысь и крепко ударило о стену лакханага. Чавкнула раздавленная плоть; треснули ребра, насквозь пробивая потроха и шкуру; брызги крови и мозгового вещества заляпали белый кирпич. Тела колдуний сползли на песок, оставляя за собой широкий красный след. Зово, чертыхаясь, нагнулся подобрать рог.

— Не так быстро, — прошипела Макаравактра, выбрасывая вперед ладонь; теперь уже бывшего почжута швырнуло прочь на десяток шагов. Женщины зашевелились, поднялись, опираясь на все четыре лапы — поломанные, искривленные, как деревья после страшной бури. Захрустели кости, вставая на место; наполнившись воздухом, со свистом расправились легкие; провернулись под веками закатившиеся глаза — и вот дакини уже стояли как ни в чем не бывало! Только размазанные по платьям пятна нечистот напоминали о том, что мгновение назад они были мертвы.

И снова над их головами поднялись волшебные нити — так много, что весь двор Перстня будто бы заполнил молочный туман. И снова Зово встретил чужие чары стеной пламени, выше и страшнее, чем в первый раз. Там, где рыжие языки коснулись молитвенных барабанов, торанов и чортенов, камни и металл просто-напросто исчезли — даже пепла не осталось. Но дакини вынесли чудовищный жар и опять готовились напасть! Симхамукха сжимала между ладоней нечто вроде бешено крутящегося веретена; вместо пряжи на него было намотано что-то мерцающее, как драгоценность… Страшная догадка пронзила меня: не собрали ли женщины отравленное облако пыли, которое Прийю выпустила над лакхангом? Хитрые колдуньи собирались обратить против Зово его же чары!

Тот тоже все понял; и, когда Макаравактра взмахнула рукавами, выбрасывая тысячи сверкающих стрел, третий вихрь огня поднялся в небеса, пожирая крыши зданий и низко ползущие облака. Я бросился прочь, за спину старого, обросшего мхом чортена, и правильно сделал! Молитвенный барабан, служившей мне щитом, растекся струйками расплавленного железа; а потом и они испарились, как роса. Но даже в этом аду дакини уцелели, хоть теперь и хрипели, как дырявые меха, и шатались, будто пьяные. Но что со стрелами, которые они пустили? Кажется, все сгорели! Но тут Зово пошатнулся, и я увидел рану на его плече — рану, от которой уже начали расходиться прозрачные наросты хрусталя.