Три Нити

— Сам понимаешь, не тем был занят, — отвечал я, заодно как бы невзначай похлопывая по чуба в том месте, где припрятал кошелек. Тот отозвался ласкающим слух звоном. — Ну так что, может, вспомнишь что-нибудь?

— Отчего бы и не вспомнить! Глаза у меня не очень хороши, но лапы ох какие чуткие, — лекарь зашевелил пальцами так, что его ладони на мгновение показались мне двумя бурыми каракатицами с извивающимися щупальцами. — И, скажу я, твоей девице повезло, что шерсть у нее такая густая, иначе все бы увидели, как много у нее на теле шрамов. Как будто ее с детства розгами секли! Это-то, пожалуй, и не редкость, но у бедняжки Нгенмо отметины были и на животе, и даже на голове! Я нашел, когда на блох проверял, — темные такие следы. Ткнул в один иголкой из любопытства, а Нгенмо даже не пошевелилась. Вот как привыкла к боли! Правда, не знаю, как все это тебе поможет…

Сотамтам вдруг замолчал — видимо, решил, что и так слишком много рассказал забесплатно. Вздохнув, я полез за кошельком; лекарь снова заулыбался и даже предложил изобразить все шрамы Нгенмо на бумаге (за отдельную плату, разумеется). Рассчитавшись двумя монетами за беседу и кривой рисунок, я поблагодарил его и выскочил из лавки. Солнце уже низко висело над золотыми крышами княжеского дворца, а мне надо было успеть на другой конец города до темноты.

***

Как я ни понукал барана, до западной оконечности города получилось добраться только к закату. Здесь, на возвышенности, облака ползли по самой земле. Без солнечного света скоро стало сыро и холодно, хотя мглу и разгоняли красноватые отблески огня, горящего в местах кремации. Краем глаза я заметил больших бородатых птиц, рассевшихся на макушках придорожных валунов. Время от времени то одна, то другая приподнимала гузку и пускала по камню струю жидкого белого помета. Завидев меня, пернатые твари заорали, забили крыльями, стряхивая в туман перья и пух, — Падма ясно давала понять, что уже заждалась.

И точно, стоило остановиться у входа в пещеру, где Шаи нашел себе приют, навстречу мне бросилась черная клювастая тень и злобно зашипела:

— Где ты шлялся так долго?

Я открыл было рот, собираясь отчитаться обо всем, что разузнал за день, но Падма нетерпеливо отмахнулась.

— Потом расскажешь. Нужно обыскать все как следует, пока никого нет. А то напугаем какого-нибудь бедолагу до полусмерти… Проще было бы, если б я могла взять маску Шаи, но она куда-то делась. И никто не признается, что взял!

Голос вороноголовой обиженно гудел из-под страшной личины. Решив не злить ее еще сильнее, я торопливо спешился и привязал барана рядом с длинногривым лунг-та, у развесистой коряги — кажется, ее приволокли сюда горожане, чтобы расставлять предназначенные «святому» отшельнику дары. Хитрый зверь сразу потянулся мордой к пирожкам и тормам на белоснежных хатагах, кусочках крашеной ткани или рисовой бумаге, с надписанными поверх молитвами о здоровье и богатстве. Я не стал мешать ему лакомиться подношениями: Шаи не был бы против.

Тяжело было входить в жилище, где так долго обитал мой друг и где я не был ни разу; пусть даже я не навещал его из лучших побуждений, что в них было толку?.. Не думал ли Шаи, что я предал его? Не считал ли меня трусом?.. Теперь уже не узнаешь! Мотнув головой, чтобы прогнать непрошеные мысли, я заставил себя осмотреться вокруг, внимательно и вдумчиво.

Но смотреть-то было не на что. Пещера, почти круглая, высотой едва достигала шести-семи локтей, а шириной — десятка шагов; особо не развернешься! В середине виднелось черное пятно очага. Хоть часть дыма и уходила через дыры и щели внутрь горы, на потолке и стенах поверху лаково блестели слои жирной копоти. Подальше от входа, занавешенного потрепанной ячьей шкурой, стояла кровать… если так можно назвать сосновую колоду, обтесанную снизу — для устойчивости, и сверху — чтобы не нахватать заноз в спину; по бокам кора так и осталась висеть красными смолистыми чешуями. Ни простыни, ни покрывала я не заметил, как и кухонной утвари: даже самого завалящего котелка, чтобы сварить мясо и цампу! С Шаи, конечно, сталось бы спать, завернувшись в чубу и подложив под голову кулак, и питаться только тем, что горожане положат под дверь… Но тут на глаза мне попался сундук с заклепками из дешевой меди, насквозь зеленой, будто мушиное брюшко; он был распахнут настежь. Изнутри выгребли все, до последней нитки: только комочки пестрой пыли говорили о том, что раньше в сундуке хранили хлопок или шерсть. Но вряд ли здесь побывали воры — не то чтобы они не грабят святых, просто всем в Бьяру было известно, что юродивый старик нищенствовал.

— Ты здесь не первый раз, — полуутвердительно сказал я, обращаясь к Падме. Та покачала головой, а потом вдруг присела на корточки, стянула перчатки и принялась шарить пальцами по полу, кое-где легонько постукивая костяшкой мизинца.

— Сюда отправилась Камала. Сама вызвалась — чтобы проверить, нет ли здесь каких-нибудь зловредных чар. Я и не знала, что она такое умеет, а поди ж ты!

— И что?

— И ничего. Никаких заклятий или дохлых нетопырей под порогом. Только грязное тряпье, сухие лепешки да чанга столько, что хватит год подряд напиваться до павлиньего визга, — припомнив пение сих чудных птах, во множестве водившихся в княжеском саду, я содрогнулся, а Падма меж тем протянула. — Вот только есть у меня подозрение, что мы искали неправильно — точнее, не то. Шаи, сколько бы он ни притворялся дураком, был совсем не так прост.

— И что надо искать? — спросил я.

— Тайник, — отвечала вороноголовая. — У него наверняка есть тайник. И спрятан он не каким-нибудь мудреным хекау — Шаи и пользоваться-то им не умел! — а по старинке.

Я оглядел пещеру; пока Падма ползала по полу, надо было заняться стенами. Но с чего начать? Первым делом я принялся ковырять каждую мало-мальски подозрительную трещинку и щербинку когтем; но те не поддавались. Тогда, взяв за пример вороноголовую, я сбегал наружу, оторвал от коряги сухую ветку и принялся стучать ею по камню, стараясь по звуку отгадать, не спрятано ли чего внутри. Так я и пятился посолонь, спиною вперед, аки речной рак, и, конечно же, налетел на Падму, которая как раз нагнулась, чтобы рассмотреть очередную соринку. Потеряв равновесие, я перекувыркнулся и неслабо впечатался затылком в стену. Звон от удара повис в ушах — такой ясный, будто за камнями была пустота!

— Эй! Ты жив? — Падма склонилась надо мною, участливо пощелкивая клювом.

— Шишка будет, — буркнул я, ощупывая череп. — Зато я, кажется, нашел тайник. Только подожди, не вскрывай его! Насколько я знаю Шаи, внутри должен быть хитрый механизм — его и заклинить может, если просто так полезть.

— Хм… А ты что предлагаешь?

— Подожди немного. Покажу кое-что, чему научился у тебя же, — пообещал я и снова выскочил из пещеры: во-первых, за сумкой, в которой лежали мои инструменты, а во-вторых, чтобы сорвать с бараньего рога неказистое украшение — кисточку из цветной шерсти. Вернувшись внутрь, я наскреб побольше сажи из очага и растер ее в маленькой ступке, пока не получил легкий черный порошок; затем обмакнул в него кисточку и слегка пощекотал ею камни вокруг того места, где приложился головою. В одном месте сажа так и липла к стене, точно та была медом вымазана. Следы были такими, будто кто-то много раз давил пальцем в одно и то же место — ничем вроде бы не приметное. Падма торжествующе закрокотала и ткнула прямиком в темное пятно.

Что-то тихо щелкнуло, и неприметная пластинка, до того казавшаяся единым целым со стеной, отъехала в сторону. В открывшемся углублении блеснул металл. Вороноголовая, отодвинув меня в сторону, немедленно запустила лапы внутрь и вытащила сначала толстый венец с шестью змеиными головками, плотно прижатыми к бокам, — урей, оружие богов; потом — какие-то инструменты, назначения которых я не знал; наконец, три броши из золота. Я поднес их к глазам, рассматривая: на одной было вырезано имя Сиа, на другой — Тиа, матери Шаи, а на третьей, поблекшей от времени, — Меретсегер. Все эти предметы лха вынес из Когтя, нарушив прямой запрет Железного господина; неудивительно, что он старался спрятать их! Но ничего, что помогло бы нам найти убийцу, здесь не было…

Так я думал, пока Падма не вынула из тайника самую неприметную вещицу: стопку бумаг, перевязанную вощеной нитью. Распустив узлы, она разложила тонкие, желтоватые листы на деревянной «кровати» Шаи и спросила полушепотом:

— Знаешь, что это?

— Да, — отвечал я, чуя недоброе и умом, и сердцем, и печенью. — Это Стена.

— А почему эти места отмечены красным? — вороноголовая постучала когтем по чернильным кругам и стрелкам, намалеванным поверх рисунка — кажется, самим Шаи. В одном месте я даже сумел разобрать его неровный, скачущий почерк:

— Обр, — прочитал я неуверенно. — Обратно?.. Обращение? Не понимаю.

— И я тоже. Но это не важно. Я, кажется, догадалась, кто убийца.

— Что?! Но… кто?

Вороноголовая сгребла шелестящие бумажки, не слишком бережно сложила их вчетверо, обмотала веревкой и сунула во внутренний карман накидки.

— Шаи никогда не жилось спокойно. Он не бросал старых привычек — не успел сбежать в Бьяру, как сразу же принялся подсматривать за шенами, разведывать, вынюхивать невесть что. Много бродил среди рабочих, особенно в северо-западной части Стены — она здесь ближе всего. Я и сама его видела. Однажды даже чуть не пришлось спасать его шкуру: Шаи поймали, когда он пытался то ли украсть, то ли перерисовать какие-то чертежи… Полагаю, именно те, которые мы сейчас нашли. Тогда ему повезло — отбрехался, будто не умеет ни читать, ни писать, а просто хотел из шелковых свитков подштанников нашить. Но начальник строительства — шен по имени Ноза — сильно разозлился; видимо, Шаи ему давно уже глаза мозолил…