Три Нити

— Я бог, — сказал Эрлик. — А вы пыль. Бесполезная, ничего не стоящая грязь. Усвой уже, Уси: если бы у тебя было то, что мне нужно, я бы просто взял это. Вот так.

Он повел пальцами, и великан упал на колени, сжимая виски. Рот Утпалы широко раскрылся, но крика я не услышал — вместо этого череп наполнил треск и грохот, нарастающий, приближающийся, как стадо разъяренных садагов.

— А если бы ты мог помешать мне, я бы убил тебя. Вот так, — Ун-Нефер вытянула лапу с алмазными когтями, схватил Утпалу за горло и поднял, как пушинку. Тот задергался в воздухе, пытаясь вырваться, но лха сам отшвырнул его прочь, брезгливо, будто мешок с отбросами. — Ни мертвый, ни живой ты мне не нужен. Убирайся и будь благодарен за милосердие твоего бога.

Держась за ребра, Утпала поплелся прочь; мы остались одни. Сияние погасло. Железный господин сразу как будто уменьшился в росте и почти упал на кровать. Его била крупная дрожь.

— Не я один догадался, — заметил я, вертя в лапах маску, — что это не просто казнь.

Бог молчал; но по движению зрачков я видел, что он следит за мною.

— И ты не так неуязвим, как хотел бы. Что, если Утпала предупредит шанкха?

— Пускай! Можешь и сам пойти к ним. Да, да, иди. Я не буду останавливать тебя. Спаси своих друзей, но учти, что тогда я возьму кого-нибудь другого. Горожан, или строителей, или послушников в лакхангах. Ему все равно.

— Мы все только пыль, так?

— Не будь таким же дураком, как Утпала… или Луньен. Я не злодей, Нуму; я просто делаю то, что необходимо. Посмотри! — Ун-Нефер кивнул на окно: там, далеко за пределами города, извивался каменный хребет, то вспыхивая в лунном свете, то ныряя в серую дымку. — Со дня на день Стена будет готова. Во время Цама ее механизмы будут приведены в движение. Восемь почжутов и восемь белых женщин Палден Лхамо уже начали посты и очищения; и я тоже должен быть готов… к концу. И тогда все, что было… все эти жертвы… будет не напрасно.

— Что ж, закончи, что начал. А потом гори в аду, ты, самозваный бог!

Я выхватил маску из-за пояса и, размахнувшись, швырнул ее прочь; послышался хруст и жалобный, пронзительный писк, будто закричало живое существо. Но я отвернулся и, не оглядываясь, вышел из покоев Железного господина.

***

Путь к выходу из дворца лежал через сад. Было темно: хотя месяц серебрил макушки деревьев, ему уже не хватало сил продраться сквозь переплетенные нижние ветви и колючие кусты. Однако же я помнил здешние тропинки, как свои пять пальцев, а потому без опаски нырнул в сорную траву… Но я все шел и шел, а саду не было ни конца ни края! Усики черной пшеницы кусались, как злые насекомые; лапы то и дело задевали о выползший из-под земли корень или соскальзывали в хлюпающую грязь, как будто под крышей Когтя недавно прошел дождь. Наконец мне начало чудиться, что сами деревья перешептываются в вышине с затаенной угрозой, подавая друг другу неясные знаки, предупреждая о приближении чужака. А потом я услышал, как кто-то зовет меня:

— Нуму! Остановись!

Сердце тут же ушло в хвост; я все понял. Железный господин решил не испытывать судьбу и избавиться от меня прежде, чем я натворю бед. Он послал за мной Падму. Оно и неудивительно: из всей четверки вороноголовых она всегда была самой легкой на расправу.

Бежать было бесполезно… И все-таки я побежал, сломя голову, не разбирая дороги, а вслед мне кричали:

— Остановись! Да постой ты!

Конечно, я и не думал слушаться, но вдруг, провалившись сквозь жухлые стебли тростника, с головою ухнул в воду. Рот сразу же наполнился вкусом ряски; отдуваясь и отплевываясь, я вынырнул и схватился за край садового пруда.

— Ну вот, ты снова весь вымок. Совсем как в детстве, — недовольно буркнула Падма, нависая надо мною. — Куда ты так несся? А я ищу тебя уже битый час, чтобы попросить о помощи.

— Меня?! И о какой же?

Падма огляделась по сторонам и, склонившись совсем близко, шепнула:

— Помоги доказать, что шанкха невиновны.

***

В час Дракона, когда восток еще не начал сереть, я, крадучись, пробрался в заброшенный дом на улице красильщиков тканей. Лет пять назад здесь случился пожар; об этом напоминали криво заколоченные окна и черные, не отмытые ни дождем, ни талым снегом стены. Замка на двери не было; вход никто не охранял. В этой холодной, пахнущей дымом дыре нашла приют Рыба, моя помощница. Она перебралась сюда в поисках одиночества — подальше от шумной и суетливой общины белоракушенчиков, но все же поддерживала с ними связь. Потому я и пришел к ней.

Рыба спала на тонкой подстилке, завернувшись с головой в грязный чуба. Она не стала ворчать, когда я растолкал ее, а сразу поднялась и начала завязывать ремни и шнурки, скрепляющие куски ее бедного наряда, — видно, думала, что нас зовут к больному. Как мог, я растолковал ей, что все шанкха в опасности и должны покинуть город немедленно и в строжайшей тайне. Шенов наверняка уже предупредили о замысле Железного господина, поэтому лучше бы беглецам спрятаться в повозках, в мешках, тюках и больших корзинах, в кувшинах для зерна или масла. Многим из жителей Бьяру мы помогли: кого вылечили от лихорадки, кому вытянули гниль из лапы, кому вправили спину… Может, и они не останутся в долгу.

Когда я договорил, Рыба кивнула — без удивления, без страха — и, низко поклонившись, сказала:

— Спасибо, старый друг. Я предупрежу остальных. Но ты сам не ищи шанкха. За тобой могут следить.

Я знал, о чем она: сколько бы я ни плутал тайными ходами и как бы далеко ни зашвырнул подаренную богами маску, слуги Железного господина хорошо знали меня и могли легко найти. Поэтому я и не отправился прямиком в общину Кхьюнг; да и отсюда пора было бежать.

Поклонившись Рыбе на прощанье, я вышел в утренний город и не меньше часа бродил по улицам, путая следы, как мог. Бьяру мало-помалу просыпался: из окон запахло жареной цампой; в лакхангах служки завели унылые молитвы, звеня колокольчиками и крутя молитвенные барабаны. Дойдя до площади Тысячи Чортенов, я купил у зевающего торговца меру шо в миске из черствого хлеба и одним глотком выпил кислую тепловатую жижу. Меня ужасно клонило в сон, но нужно было сделать еще одну вещь, которую я обещал Падме.

Сил идти пешком во дворец, длинным путем под озером, уже не было. Я напросился в лодку к одному из знакомых шенов (тот покупал в городе отрезы ткани для починки тханка и медную утварь для кухни) и по воде отправился в Перстень.

***

Найти Ишо оказалось несложно: он был в классе с детьми, только начавшими обучение премудростям колдовства, а заодно письму, чтению и счету. Маленькие ученики Перстня клевали носом, потирали кулаками слипающиеся глаза и только рады были, что я отозвал их наставника. Молча мы прошли вперед по коридору гомпы, мимо других классов, мимо нужника, в котором я однажды прятался с украденным свитком. Как давно это было?.. С тех пор я вырос и уже начал стареть, а почжут остался почти таким же, как и был, разве что лишился передника с розовыми цветами.

Поднявшись на второй этаж, где не было случайных прохожих, мы встали у окна. Из узкого проема было видно весь двор Перстня: снующих по серому песку шенов, поросший пятнами мха мэндон с притулившимся к нему домом слуг, а еще пристань с сотней плотов и лодок, погруженные в воду чортены, обросшие у основания хрустальной коркой, и само озеро Бьяцо, над которым летали хрипло кричащие птицы… Ишо тоже посмотрел вниз, на опаленные стены, обугленные балки и потекшие, как воск, золотые украшения — следы битвы, проигранной Зово, — а потом, не подымая глаз, спросил:

— О чем ты хотел поговорить?

— Ты знаешь о последнем приказе Железного господина?

Почжут кивнул.

— И ты согласен с ним?..

Ишо долго молчал, а потом сказал вместо ответа:

— У меня есть близкие, Нуму. Те, кого я люблю. И я хочу, чтобы так и оставалось.

— Понимаю. И все-таки я должен попросить тебя кое о чем… Хотя для начала объясни: как оправдают перед народом казнь шанкха?

— Будет объявлено, что они пытались навести проклятье на Олмо Лунгринг, чтобы ускорить приближение зимы и тем самым очистить мир от всех, кто не разделяет их учение.