Три Нити

Признаться, тут я хотел послать приставучего Тридру куда подальше и продолжать скучать в одиночестве; но тот опередил меня, выпалив:

— Я вижу, тебе невесело сидеть тут. Пойдем со мной — я знаю, где можно развлечься.

Я посмотрел на солнце, уныло ползущее над сизой от холода столицей. Шаи должен был вернуться через два часа, не раньше.

— Ладно, только недолго!

И он повел меня — вверх, на гору, мимо низкорослых жилищ, в которых ютились ученики гомпы; проходы между ними оказывались порой такими узкими, что я задевал локтями стены, покрытые облезлой краской и вонючими пятнами неведомого происхождения, и тогда жалел, что дал завести себя сюда. Но отступать было поздно. Черепки и объедки, грудой наваленные прямо у дверей, хрустели и чавкали под подошвами, из приоткрытых окон прямо в лицо шибали клубы белого пара, пахнущего потом и жареной рыбой, а мой спутник и не думал сбавлять шага. Наконец, он поманил меня пальцем, и мы свернули вбок, к лестнице, вырубленной прямо в камне; несмотря на зимний холод, ее ступени были мокрыми — то ли от облаков, набегавших серой волною с юга, то ли от шарканья множества лап, растирающих снег в грязное месиво. Поднявшись, мы очутились перед странным строением; по крайней мере, мне в таких бывать еще не доводилось! Высокое, с целыми тремя этажами, украшенными крытыми галереями, резными крышами и цветными ставнями, оно напоминало богатый лакханг, но крики, хохот и песни, доносившиеся изнутри, вовсе не походили на праведные молитвы. Правда, я тут же догадался, что это — дом увеселений, такой, где подают вино, чанг, жевательный корень и трубки, набитые разными травами. Из-за близости к приозерной гомпе его облюбовали шенпо всех мастей; вот и сейчас дюжина гуляк в черных чуба вывалилась из дверей и, пошатываясь, двинулась вниз по лестнице. Я моргнул, размышляя, доберутся ли они вниз живыми — ступени были скользкими, а лапы у них заплетались чуть ли не узлом… Но тут мой спутник дернул меня за чуба, заводя внутрь.

Признаюсь, это были самые роскошные покои, какие мне доводилось видеть! И в Перстне, и даже в Когте все было устроено очень просто. Да, залы с высокими потолками, темные стены и бледные тханка внушали почтение, но здесь все было иначе: в мягком, розоватом свете ламп и курильниц переливались кусочки перламутра, украшающие низкие столы и лежанки; красный и черный лак, густо покрывающий рога раскладных стульев, блестел, как спина мокрой рыбы; в тени тлела рыжими огнями старая позолота, и бисер на занавесях звенел, посверкивая, будто настоящие самоцветы. Мы опустились на подушки из настоящего шелка, толстые и мягкие, как пух, хоть и немного лоснящиеся от прикосновений многих задов. Тридра махнул лапой, давая знак кому-то невидимому. Как бесплотный демон, исполняющий волю колдуна, перед нами в тот же миг явился слуга с подносом, на котором стояли кувшин и две вместительные чаши; шен разлил по ним красноватое нечто и протянул одну мне со словами:

— Это чанг, настоянный на желудях и плодах миробалана. Такой делают только в местах, откуда я родом; его больше нигде в Бьяру нет! У нас, если мирятся, всегда выпивают его.

Мне еще не доводилось пробовать ничего крепче вина, которое в Когте наливали по праздникам; но отступать было некуда. Залпом, стараясь не морщиться, я влил в себя содержимое чаши; горло обожгло лютым огнем, и слезы брызнули из глаз. Жуткое пойло! Не знаю, как насчет миробалана, но язык у меня точно задубел. А шен уже плеснул добавки, приговаривая:

— У меня есть и другой подарок. Я послал ей весточку, как только увидел тебя… Она должна скоро прийти…

Я кивал, мало прислушиваясь к его словам. Выпитый на пустой желудок чанг разливался по крови быстро, как пожар по сухой траве. Но Тридра не обманул — через несколько минут на пороге и правда появилась девушка необычайной красоты; одетая в чистое белое платье, она светилась, будто спустившаяся с неба луна. Ее грива цвета топленого масла была расчесана волосок к волоску; зеленые глаза блестели, как слюда в глубине пещеры; левую бровь пересекало темное пятно, вроде растущего полумесяца. Без сомнения, она была в родстве с молодым шеном.

— Это моя сестра, Драза, — подтвердил тот, наклонившись так близко ко мне, что я почувствовал травянистый дух, шедший из его глотки. — Нас вместе забрали в Перстень: меня — к Железному господину, а ее — к Палден Лхамо.

Заметив нас, девушка подошла и низко поклонилась. Серьги в ее ушах качнулись и звякнули, как маленькие колокольчики.

— Господин, — пропела она голосом сладким и вяжущим, как спелая хурма. — Ты сохранил жизнь моему брату! Позволь отблагодарить тебя за это.

Сказав так, она взяла меня за лапу и повела сквозь чад курений, сквозь хохот и переругивания пьяных шенов в потаенные покои без окон, столов и стульев. Здесь вообще ничего не было, кроме пары-тройки стеганых покрывал на полу. Дрожа от волнения, я опустился на грязноватую ткань; Драза села передо мною, улыбаясь, и развязала пояс.

— А это не запрещено?

Девушка повела плечами; ее платье от этого движения опало, как крылья белой птицы. Я в смущении уткнулся взглядом в пол.

— Жрецы старых богов иногда дают обет безбрачия. Но в Перстне такого нет: к чему лишать лучших из нас возможности иметь потомство?..

— Куда же вы деваете детей? — пробормотал я, запинаясь; зубы стучали во рту, как сотня костяных дамару.

— Они растут с матерями или отцами в городе. А если оба родителя из Перстня, щенков отдают на воспитание в здешнюю гомпу. Потом, если у них проявится дар колдовства, их заберут в Перстень.

— А если нет?

— Зачем думать об этом?.. Я не собираюсь рожать тебе ребенка, — Драза усмехнулась так, что белые зубы показались под сливово-черной губою. — Только отблагодарю.

Она приблизилась, обдав меня горячим запахом гвоздичного масла; мягкая ладонь коснулась моей щеки, шеи, юркнула под чуба… И вдруг девушка вскрикнула, отстраняясь, баюкая у груди обожженные пальцы. Я хотел было утешить ее, сказать, что не причиню вреда, но стоило потянуться вперед, как на ее красивом лице появилось выражение ужаса и злости. Драза отскочила и зашипела, будто змея. Занавесь, отделявшая покои от общей залы, отдернулась, и кто-то вошел. Но моя голова не слушалась меня и не желала поворачиваться навстречу; вместо этого затылок необоримо тянуло к земле, да и стены кренились, придавливая меня к полу… Ничего не оставалось, как только смириться и закрыть глаза.

***

Проснувшись, я сразу же застонал и схватился за лоб. Голова трещала немилосердно, а желудок крутился внутри, будто пойманная орлом гадюка.

— Выпей-ка, — велели мне, пихая в лапы горячий стакан. — Должно помочь.

Подавив тошноту, я проглотил немного солоноватой жижи и откинулся на подушки, тяжело дыша. Как ни странно, вскоре мне правда полегчало; только тогда я догадался оглядеться вокруг. Не знаю, как, но я очутился в просторной, чисто подметенной комнате с большим окном из расписного стекла. За прозрачными лотосами и золотыми рыбками виднелся Бьяру: белые крыши в дыму от очагов и курильниц. Значит, я все еще был где-то на горе, но точно не в доме удовольствий. Против этого говорили здешние тишина и покой, а еще пузатые шкафы у стен, на которых грудами валялись гребешки, ножницы, обрезки ткани с иголками и булавками, и прочие мелочи, какие водятся только в домашнем хозяйстве. Наконец, повернувшись набок, я разглядел и моего благодетеля — и тут же замер, похолодев от страха.

Передо мною на раскладном стуле из бамбука сидел не кто иной, как Чеу Ленца — или Ишо, как его звали ученики в Перстне. Почжут, впрочем, не спешил бросаться на меня с проклятьями и заклинаньями: он был слишком занят тем, что умиротворенно хлебал какое-то варево из широкой пиалы, время от времени причмокивая от удовольствия.

— Если думаешь, не отравил ли я суп, то нет, не отравил, — усмехнулся он, отставляя посудину и почесывая клок рыжей шерсти, торчавший в вороте чуба. — Видишь, сам его пью! Не такой я дурак, чтобы убивать любимчиков Эрлика… чего не могу сказать об остальных. Тебе надо быть осторожнее, Нуму, — та девчонка не желала тебе добра. И немудрено — ты унизил ее брата у всех на виду. В Перстне от него теперь шарахаются, как от прокаженного.

— Он же раскаялся… — пробормотал я, хлопая губами, как вытащенный из озера сом.

— Раскаялся? — Ишо приподнял светлые брови, удивляясь моему тугодумию. — Это он сам тебе сказал? Не верь словам, Нуму. Верь этому.

Коготь почжута повис напротив моей груди — там, где была маска, — и я почувствовал легкое покалывание, будто кожу нежно пощекотали морским ежом.

— Ты знаешь про личины?..

— Я много чего знаю, — отвечал Ишо, хитро улыбнувшись. И тут, глядя на его лисью морду, я сообразил:

— Сколько времени прошло?! Меня же уже ищут!

— Могу кликнуть воронов, если хочешь, — предложил он, кивая на окно; и правда, в небе неподалеку кружили большие горластые птицы. Но при одной мысли о том, что Падма или Камала, а через них и Сиа узнают о произошедшем сегодня, я готов был удавиться. — Вижу, что не хочешь. Ты был в городе с бесхвостым? Могу позвать его одного.

Не сразу я понял, что он говорит о Шаи; но, поняв, с облегчением кивнул.

— Хорошо, — Ишо кивнул и прикрыл глаза, будто вдруг утомившись; тяжелые веки сомкнулись, как складки покрывала, а потом снова открылись. — Готово. Он скоро придет за тобой. Обожди пока тут.