Три Нити

Все эти диковины можно было использовать при создании лекарств, хотя за каждый срезанный стебель, за каждый сорванный плод я должен был отчитаться перед Нехбет. Признаюсь, сначала это казалось мне глупой скаредностью, но со временем я понял: князья ужасно не любили, когда кто-то лез им в карманы, пускай и сами боги! Только полная уверенность в том, что все до последней травинки идет в дело, заставляла их обуздать жадность. Тут Нехбет была непогрешима: никогда она не соблазнялась ни блестящим камнем, ни грудой монет… Да и что проку от них в небесах? И мне следовало быть таким же!

И вот однажды, набрав две полные корзины и заплечный короб всякого сырья, я пришел к Нехбет на поклон. Когда она спускалась для работы во дворец, то обычно занимала небольшие покои в западном крыле, без окон, со стенами, наглухо обитыми темно-малиновым шелком. Внутрь вели двойные двери: первые створки, из обитого медью дерева, охранялись княжескими воинами, а у вторых, из одной только раскрашенной бумаги, похрапывали двое старых, седых шенов. Дальше никому, кроме меня, заглядывать не позволялось: просителям, явившимся к главному казначею богов, приходилось обращать свои речи или к сонным сторожам, или к нарисованным тушью журавлям и соснам.

Такие странные порядки были заведены потому, что Нехбет, работая, снимала маску; и сейчас та лежала рядом с нею на полу, затерявшись в складках длинного платья. Из-за розовой краски, изображающей голую кожу грифа, личина казалась покрыта густым румянцем, но настоящее лицо богини было бледно и озабоченно. Она закусила губу так сильно, что выступила капелька крови. Причина беспокойства Нехбет явно крылась в разложенных перед нею свитках и таблицах; но в чем именно?

— Что-то не так? — спросил я, ставя корзины на пол и сбрасывая тяжелый короб с плеч. Из-под крышки пахнуло едким, горьким духом свежесорванной травы.

— Все так… — пробормотала богиня будто во сне. — Все так… Но что-то не сходится.

— Что не сходится?

Нехбет оглянулась на шенов, стоявших у дверей, — судя по движению теней, те играли в кости, — а затем жестом подозвала меня поближе. Когда я склонился над ее плечом, женщина ткнула пальцем в один из листов, в длинный столбец чисел, которые мне ни о чем не говорили.

— Сколько лет прошло с тех пор, как начали строить Стену?

— Уже шестой год идет.

— Верно. И все это время со всей Олмо Лунгринг сюда идут переселенцы. Ты знаешь, им ведется учет: не только по приходе в Бьяру, но и когда покидают родные края. И вот, смотри, сколько народу пустилось в путь в первые три года… А вот — в последние три; почти вдвое больше.

— Это печально, но не удивительно. Я слышал, холода наступают со всех сторон. Даже кое-где на юге снег растаял только в середине весны.

— Этому я и не удивляюсь, — отмахнулась она. — Мне странно другое. Посмотри, сколько из пришедших добралось до Бьяру.

Я нахмурил брови, вглядываясь в корявые черточки.

— Почти в три раза меньше, чем ушло.

— Точно, — она кивнула. — Ладно, положим, кто-то осел в других землях, у родни… кто-то избегает переписи и сторонится шенов, как рогпа.

— Кто-то умер в пути, — заметил я мрачно.

— Пусть так. Но этого недостаточно, чтобы объяснить такую разницу.

— Что ты хочешь сказать, Нехбет? — прямо спросил я, вперившись в богиню тяжелым взглядом.

— Ничего, — едва раскрыв губы, шепнула она, — я ничего не хочу сказать, Нуму. Здесь должна быть какая-то ошибка.

В это время один из шенов-сторожей шумно зевнул; извилистая тень его языка упала на бумажные перегородки. Богиня осеклась и, взмахнув рукавом, воскликнула:

— Теперь иди! Не мешай работать.

***

Я любил теплицы Бьяру, но еще больше мне нравился потайной княжеский сад — маленький, тихий, закрытый со всех сторон медными дверями. Он был как слова, спрятанные за сомкнутыми губами, и оттого я, вынужденный молчать о доброй половине своей жизни, находил в нем что-то родное. Не всякий оми бывал здесь: слишком долго приходилось идти через дворец, петляя витыми коридорами. Поэтому сад служил только тем, кто искал лекарственных растений или уединения.

Так вышло, что сегодня мне требовалось и то и другое: корни дягиля — чтобы выжать из них душистое масло, и уединение — для встречи с Мето, служанкой княжны, с которой мы недавно свели знакомство. Но увы! Они с хозяйкой сегодня отправились в город смотреть выступления бродячих актеров, так что мне пришлось довольствоваться одною работой. Для порядка повздыхав и посетовав на жизнь, я стал высматривать над травою большие, медово пахнущие соцветия, похожие на зонты из бледно-зеленого и белого шелка, и скоро забыл о Мето и ее прелестях.

В саду было спокойно и хорошо. Тихо шелестели стрелы аира; сквозь стеклянную крышу припекало летнее солнце, а от выложенного галькой пруда тянуло приятной прохладой. Накопав достаточно корней, я бросил отяжелевшую сумку на землю и сам сел рядом, стянул сапоги и опустил лапы в воду. Та сразу вскипела — это приплыли, толкаясь боками, пятнистые карпы. Они разевали рот, как птенцы в гнезде, и выпрашивали хлеба, но у меня не было ни крошки.

— Извините, ребята, — обратился я к рыбам, жадно пучащим бледно-желтые глаза. — В следующий раз.

Один настырный карп, белый с красным пятном у хвоста, цапнул меня за пятку. Заковыристо выругавшись, я попытался пнуть его в ответ, но только зря взбаламутил воду, а потом поднял взгляд и увидел Железного господина. Он сидел слева от меня, скрестив лапы, и по его улыбке я понял, что бог видел мой неравный бой с мерзкой рыбешкой.

Как я мог не заметить его раньше? Хоть темная накидка и скрадывала очертания его тела, так что издалека бога, пожалуй, можно было принять за камень или тень от ракиты, но я-то был в пяти шагах от него!

— Привет, Нуму. Пришел пополнить запасы?

— Аа… Да, дягиля вот собрал! — отвечал я, наконец высунув язык и поклонившись. — А ты, господин, не боишься, что тебя кто-нибудь увидит здесь… без маски?

Тут же я понял, какую глупость ляпнул: разве Железному господину следует бояться? Скорее уж тому дураку, который решит подглядеть за ним!

— Меня никто не увидит, если я сам не захочу.

— Но… зачем ты здесь?

Бог пожал плечами.

— Иногда я спускаюсь в город просто так, чтобы посмотреть… хотя бы на этот пруд. Здесь столько жизни.