Три песеты прошлого

Мерседес — И случилось так, что прошли годы и я вышла замуж вторично. Встретила человека, знаете, если Хасинто был социалистом, то этот был коммунистом. Он проявил со мной много терпения, много понимания, потому что я, как засну, начинаю бить кулаками по подушке, все сны мне снятся. Он говорил: “Не убивайся. Скажи, ну что он с тобой такое делал, чего не делал бы я, что ты его никак забыть не можешь, я хоть бы раз тебе приснился?” И я в шутку: “Да все то же самое”. И он был прав. Но когда я выходила за Хасинто, это была целая история. Они его не хотели.

Вис — Кто не хотел?

Мерседес — Да мои домашние. Дурость это у них была, дурость. Потом любили его больше, чем родных детей.

Вис — Ваш второй муж тоже скончался, так ведь?

Мерседес — Да, оба умерли. Оба.

Мерседес — Вот, взгляните на них: они все сводные сестры. Я сажусь здесь…

Кроме ее собственной свадебной фотографии, на стене висели еще четыре фотографии поновей, на которых также были запечатлены молодожены. Одна из новобрачных была Росарио. Затем — дочь Мерседес от второго брака (было две дочери, но одна умерла в грудном возрасте). Для ее второго мужа брак с ней был третьим, от первых двух осталось по дочери. Все четыре были уже замужем. От какой-то из этих молодых пар, Вис не помнил какой, родились две внучки…

Газовые платья, фата, новобрачные и невесты. Все — сестры. Все — сводные.

Я сижу здесь, смотрю на них и радуюсь.

Мерседес — А моя помолвка! Четырнадцать лет была я его невестой и никак не могла уговорить родителей и братьев, чтобы согласились, потому что…

Бла — Четырнадцать лет!

Мерседес — Четырнадцать лет. Сначала для меня это было вроде игры. Совсем еще девчонкой была. Четырнадцать лет. Бывало, по три-четыре года с ним не виделась. Мы жили на хуторе, и я ломала голову, как бы послать ему письмо.

Между хутором и городком, где жил Хасинто, сообщение осуществлялось с помощью вьючного мула, с которым отправлялся в городок кто-нибудь из братьев Мерседес. И в седло ("в седельную бляху” — Вис, пожалуй, так и не разберется, что это такое) она прятала письмо.

Сверну трубочкой и суну туда.

Через какую-то женщину Мерседес известила Хасинто о тайнике, и он таким же способом отвечал ей…

Так что братья мои, сами того не зная, служили нам почтальонами. Туда и обратно.

Так удивительно и просто открываешь для себя этих людей. Узнаешь о их любви, о мечтах. О событиях их незаметной жизни. Оказывается, они были настоящими живыми людьми. Оказывается, эти персонажи трагедии (андалусской, средиземноморской — очищающей), эта женщина, обряжавшая своего героя в могилу живым, и сам герой несли в себе вот эти человеческие судьбы. Получается, что они потому и стали персонажами трагедии, что были настоящими живыми людьми.

Мерседес — Подумать только, какая жалость! Если бы мой Хасинто не поторопился домой! Ведь мы жили в Мадриде, Листа, 46…

Как?

А пришлось вернуться сюда. Но меня уверяли, что его не… Потому что ничью кровь он не проливал… И мне говорили, что… И он поверил. Вернулся. Надо же! Из Мадрида сюда!

Из безвестности в западню. Но обычно жителю маленького городка ничего другого не оставалось, как вернуться в родные края или не покидать их, хотя бы и пришлось прятаться в какой-нибудь норе (в буквальном смысле слова); в те времена никуда больше его не тянуло. Или можно было уйти в лес (где-нибудь неподалеку от городка, с которым его связывали прочные нити), с тем чтобы в конце концов вернуться домой. Чаще всего — мертвым.

Его уже разыскивали. И так как здесь известно было, что мы живем в Мадриде на Листа, 46, то он, чтоб его не забрали и не отправили сюда, взял и вернулся сам. В родные края. Когда он пошел на фронт, ему оторвало пулей палец, и его потом направили в тыловую часть, а мы, знаете ли, только что поженились, дело молодое, он находился в Мадриде в казарме… как ее… — “Гарсиа Паредес”, а я поселилась на Листа, и там мы прожили до конца войны. А потом пришлось вернуться сюда.

Вис — Вы знаете, где похоронен ваш муж?

Мерседес — Нет, не знаю, и мне так больно…

Вис — Он похоронен на кладбище Вильякаррильо.

Мерседес — На кладбище.,.

Вис — Его расстреляли там.

Мерседес — Да, конечно, но…

Вис — А знаете ли вы… Там есть памятник расстрелянным, имен на нем нет, а только надпись: “ПАВШИМ ЗА СВОБОДУ”. Там их много.

Мерседес — Как больно, что я не знала.

Вис — Поезжайте на кладбище Вильякаррильо, подойдите к этому памятнику и думайте, что Хасинто там, потому что он действительно там.

Франсиско — Конечно.

Антонио-секретарь — А если нет…

Мерседес — Но там нет его имени?

Бла — Если вы почувствуете, что он там, значит, он там.

Мерседес — Но имени его там нет?

Бла — Нет, нет.

Антонио — Если не там, тогда чуть подальше. Там социалисты поставили памятник, надгробие всем, кого расстреляли в округе.

Мерседес — Да, да, да. Кто поглубже, кто сверху…

В голове Виса проносились неясные сомнения. Он видел призраки людей, шагающих навстречу смерти. Сколько из тридцати расстрелянных жителей Кастельяра покоится там, кто поглубже, кто сверху?

Мерседес — Бог его знает. Бог его знает. Бог его знает.

Вскоре они встали, Вис принялся собирать всякие принадлежности, клавиша японского магнитофона щелкнула, как захлопнутая дверь, присутствующие обменивались впечатлениями, а Мерседес хотела включить свет, но Вис подумал, что лучше бы не надо, он предпочитал разлившийся в комнате бледный полумрак, и неизвестно как из тихого говора и бледного полумрака вдруг возникло нечто такое, что палец Виса снова нажал на клавишу — клик…

Мерседес — …написали это письмо.