Три версты с гаком

— Судили его?

— Солдатика-то?

— Старшину.

— Суди не суди, а человек на всю жизнь без рук остался... Когда на фронт отправляли, старшины с на­ми не было.

Гаврилыч взял готовую доску и ушел в дом, немного погодя послышался стук молотка. Артем достал из сум­ки стеклорез, линейку и стал подгонять к раме стекла. Первое стекло треснуло с краю, второе отломилось как раз по метке. Пока Гаврилыч возился на кухне, Артем вставил раму на место. Он думал, плотник ничего не за­метил, но Гаврилыч потом сказал:

— Сурьезные у нас парни! Небось из-за девки стек­ло-то высадили? — И, сморщившись, зафыркал, закаш­лялся. Это означало у Гаврилыча смех.

Артем взял альбом, перья, тушь и забрался на чер­дак. Мастерская еще не была готова. Пока настлан пол да вставлено самое большое в поселке стекло. Артем об­ратил внимание, что смеховцы останавливаются возле его дома и, задрав голову, подолгу смотрят на диковин­ный фонарь под крышей. А бабка Фрося как-то постави­ла полные ведра на землю, сняла коромысло и перекре­стилась на окно. Потом подошла к крыльцу, поздорова­лась за руку и принялась расспрашивать:

— Чевой-то это у тебя наверху такое, Артемушко? Таких большущих окон сроду не видывала.

— Мастерская это, бабушка, — стал объяснять Артем, но старуха будто не слышала. — Давеча иду из лесу, козе своей травы серпом на­жала, гляжу — будто горит дом-то твой... Я так и ахну­ла. Батюшки, думаю, не успел выстроить, ан уж пожар! Гляжу, будто машин пожарных не видать, народу то­же... А это, сынок, солнышко садилось, да прямо в твое окно красным огнем-то и ударило...

Артем нагнулся к старушечьему уху и снова попы­тался объяснить, что художникам необходимо много света, вот и пришлось ему такое большое окно вставить... И пусть она скажет своей внучке Маше, чтобы приходила к нему. Будет портрет ее рисовать.

Старуха смотрела на него чистыми умными глазами и кивала, а когда он кончил, спросила:

— Сынок, может, у тебя там штука такая есть, в ко­торую на луну да звезды глядят? Внучонок покоя не дает: спроси да спроси у дяди... Хочется ему до смерти поглядеть в интересную эту штуку на луну. Ты уж дай ему, хоть одним глазком?

—- Пусть приходит, — улыбнулся Артем.

— У тебя лестница-то, Артемушко, на верхотуру крутая?

— Да как сказать...

— Может, и я, старая, приволокусь глянуть на луну-то... Внучок-то говорит, там дырки да горы на луне ви­дать... Не гляди, что старая, я вижу хорошо, особливо далеко...

Все это вспомнил Артем, сидя на полу в мастерской. Насмешила его тогда бабка Фрося. Внучонок ее, конечно, побывал здесь. На пыльном полу остались маленькие следы. Убедился, чертенок, что никакого телескопа тут нет.

Артем раскрыл альбом и задумался. Прямо перед ним проселок, а за ним остроконечные покачивающиеся вер­шины сосен. Прошли дожди, и горе-дорога снова располз­лась, разухабилась. В жирной черной грязи поблески­вают лужи, отражая безмятежное небо. Как же ему по­интереснее изобразить на карикатуре Алексея Иванови­ча Мыльникова?..

Глава пятнадцатая

1

Артем и Гаврилыч обшивали досками стену мастер­ской, когда прибежала Настенька-кассир и сказала, что Василия Гавриловича срочно требуют в поселковый.

— Кто требует? — спросил плотник, заколачивая в свежеобструганную доску гвоздь.

— Председатель и... другие, — ответила Настенька.

— Небось к празднику фанерную звезду на клуб устанавливать заставят, — сказал Гаврилыч и положил молоток на пол.

— И вы тоже зайдите, — взглянула на Артема На­стенька. — Кирилл Евграфович просил.

Настенька спустилась по лестнице вниз, а Гаврилыч полез в карман за кисетом. Он никогда не спешил выпол­нять приказания. Закурив, почесал свой бугристый нос, наморщил лоб.

— Когда надоть чего-нибудь сделать, председатель сам приходит, — сказал Гаврилыч. — Тут что-то другое... Я думаю, шпрыц вставлять будут.

— Это что-то новенькое! — удивился Артем.

— Как дадут им за что-нибудь нахлобучку в районе, так завсегда мне шпрыц вставляют... И за то, что выпи­ваю, и не работаю нигде. Я б и рад в рай, да грехи не пу­скают... И потом моя работа тонкая, художественная, а им подавай план! А художественность начальство не интересует.

Гаврилыч докурил цигарку, тщательно притушил окурок и пошел к лестнице.

— Пойдем, Иваныч, послухаем, чего они там еще при­думали.

В кабинете председателя было накурено. Синий па­пиросный дым пластами поднимался к потолку. Курили мужчины. Женщин было две: Нина Романовна, кругло­лицая пожилая женщина с седыми волосами — секре­тарь поселкового, да еще кассир Настенька. Она пристро­илась на круглом фанерном стуле у самой двери. На­стенька исполняла обязанности и курьера. Носков кивнул Артему, на Гаврилыча же взглянул строго и осуждающе. Тот стащил с головы кепчонку и усмехнулся, оглядыва­ясь, где бы присесть. Но свободного места не было. И Гаврилыч притулился к стене, на которой был при­бит большой красочный плакат: «Берегитесь мух — они источник заразы!» Артем встал у двери. Настенька при­несла из другой комнаты один стул. Судя по всему, Гаврилычу стула не полагалось, раз ему будут «шпрыц вставлять».

— Вроде бы трезвый, — сказал один из присутству­ющих.

— Когда работаю — в рот не беру, — с достоинством заметил Гаврилыч.

— Это верно, — на всякий случай сказал Артем, но на его слова никто и внимания не обратил.

— Когда работает! — насмешливо сказал все тот же голос.

— Где же ты, Василь Гаврилыч, интересно, трудишь­ся? — спросила Нина Романовна. — На каком таком от­ветственном производстве?

— Уж тебе-то, Романовна, совестно так говорить... Из окна должно быть видно тебе мое производство... Глянь, какой домище отгрохал! Одно стекло наверху чего стоит.

— Это называется, Василь Гаврилыч, не производ­ство, а шабашка, — сказал Носков.

И тут сразу заговорили несколько человек. Гаврилыч завертел своей плешивой головой направо и налево, не зная, кого слушать. Носков постучал костяшками паль­цев по стеклу — он сидел за письменным столом — и по­просил говорить по одному. Депутаты поселкового Совета обвиняли Гаврилыча в систематическом пьянстве, в туне­ядстве, мол, не проходит месяца, чтобы он не побывал в милиции... Тут Гаврилыч не удержался и ввернул:

— В последний раз я там за бригадира был... Гараж построил... и всего за трое суток... Тьфу, то бишь, за три дня. Спросите у Юрки.

Молодой светловолосый лейтенант усмехнулся, но ни­чего не сказал.

Ругали Гаврилыча долго и истово, но нужно заметить, что никакой особенной злости в голосах выступавших не было. Ругали по привычке и произносили привычные фразы. И Гаврилыч не обижался, смирно стоял под пла­катом, на котором была изображена гигантская муха, и помалкивал. Услышав меткое крепкое словечко, он удов­летворенно кивал, выражая этим свое одобрение. Когда все выговорились, Кирилл Евграфович подвел итог: