Три Ярославны
Шрифт:
Балаж сел, Левента продолжал глядеть на него потрясённо и недоверчиво. Настала долгая тишина. Андрей молчал, опустошённость была на его лице.
Епископ Кальман выждал немного и напомнил:
— Мы ждём твоего слова, государь...
5
Люди тотчас обступили Пишту, разглядывая его добычу. На шум голосов вышла из своего шатра Агнеш.
— Что за зверя подстрелил? — спрашивал у Пишты юный воин Буйко.
— Не подстрелил, — отвечал Пишта, слезая с коня. — У меня и лука нет. Так, прибил немножко, кричала очень.
Он снял женщину с коня, потрепал по щекам, поставил на ноги, и все ахнули: женщина была редкого роста, может быть даже чуть выше Пишты. Очнувшись, она дико озиралась вокруг.
— Жену себе добыл, — объяснил Пишта. — Вообще не собирался, да уж больно величиной по мне. Подумал, другого такого случая не будет.
Воины громким хохотом одобрили смётку и запасливость Пишты, засмеялась и Агнеш.
— Ты его не бойся, — сказала она женщине. — Он сильный, но добрый и муж будет верный. А это кто? — кивнула она на пленника.
Пленник поднял голову, и ответа Агнеш уже не было нужно, но Пишта не знал этого и пояснил так же обстоятельно:
— Прихватил заодно — шлялся тут возле леса. Хотел его тоже прибить, да он говорит: веди к главной над вами, дело важное.
— Знаем мы господские дела, — молвил с усмешкой Ласло. — Что ему у леса делать? Вынюхивал, соглядатай! — Но Агнеш посмотрела на Ласло строго.
— Развяжи его, — велела она, и Пишта распутал верёвки. — Послушаем, что сам скажет, — и сделала знак Левенте — а это был он — пройти в шатёр.
В шатре, пёстром снаружи, обстановка внутри была скромной: постель из меха, пол из шкур, стол, оружие. На жерди, подпирающей свод, скалил зубы олений череп. С рогов, над ним укреплённых, свисали пучки сухих целебных трав. Левента оглядывал шатёр с любопытством, Агнеш, тоже с любопытством, глядела на Левенту.
— Как же ты попал в наши места? — спросила она.
— Коней отбирал по деревням, — отвечал Левента. — Король поручил.
— Один, без конюхов и воинов? — усмехнулась Агнеш.
Он не ответил. Сел на шкуры, скрестив ноги. Агнеш тоже опустилась на скамью, напротив него.
— А если честно, — сказал Левента, — тебя искал.
— Зачем? Письмо привёз от брата, как прежде? Так я буквы читать и сейчас не умею.
— Нет письма, — сказал Левента. — И он не знает, куда я собрался. Пришёл к тебе как к старому другу.
— А двор и епископы меня недругом считают, — сказала Агнеш.
— У меня своя голова, — ответил он.
— И не побоялся за неё? Про нас много страшного рассказывают. Ну как отсеку голову лазутчику?
— Не отсечёшь, — сказал он.
— Это почему?
— Потому что знаешь, сколько в этой голове мыслей о тебе.
Агнеш хмыкнула недоверчиво:
— Ври больше. Выдуло их давно ветрами разных стран, где вас носило.
— Сам так думал. А увидел тебя — понял: никуда они не делись и не уходили никогда.
Агнеш помолчала, словно раздумывая, правда это
или неправда, и вдруг рассмеялась:— Не свататься ли пришёл королевский брат к разбойнице и язычнице?
Он тоже засмеялся и спросил весело:
— А если так, что бы ответила?
— Ответила бы — не женщина я больше. А кормилица: вон у меня, — кивнула Агнеш за дверь шатра, — какая ртов орава, куда от неё деваться?
— А я бы сказал: есть куда деться — свет велик, границы близко, а там тебя ни друзья, ни враги не достанут. Вот я, твой верный друг и слуга, а вот быстрые кони. Решай!
Он смотрел на неё снизу вверх и ждал ответа. Она улыбнулась и ответила ему в тон:
— А простит тебе твой Бог, что, подобно язычнику Пиште, добыл себе жену язычницу? И брат твой, король, — что он скажет?
— Он поймёт. Он тоже тебя любил.
— Так он меня прежнюю знает. А узнал бы про нынешнюю...
— Знает и про нынешнюю. И я знаю... И не могу, — молвил Левента, поднимаясь с пола на колени, — сидеть спокойно, когда гибнет твоя душа!..
— Это про меня и попы говорят, слышала.
— А я слышал, что говорят о тебе воеводы и какое войско против тебя собирают... Не знаю, Агнеш, — горячо продолжал Левента, — кто тебя околдовал, но не верю, что навечно. А мой Бог прощает раскаявшимся. Если поверишь мне, оленица моя ненаглядная, всё для этого положу, но спасу и душу твою и тело, нет у меня ничего тебя дороже!..
Агнеш увидела, как влажно блеснули от слов, не высказанных с давних пор, его глаза, и её лицо тоже потеплело. Она отвечала задумчиво и мягко:
— Тебе — поверю. Себе не прощу. Спрашиваешь, кто меня околдовал? Эти люди, — повела она рукой, — матери их, отцы, деды. Когда... после беды я онемела, и жизнь мне стала немила, и все петли я искала или высокого обрыва, меня взяли к себе двое стариков из деревни. Лечили травами, заговорами, последних кур в жертву богам резали... а в Христа не верили, добро творили не ради рая или ада — просто жили по совести, радовались жизни, и лучше, чем с ними, мне не было никогда. От этой радости и прошла моя немота, и снова жить захотелось.
— Жить можно было и среди других людей...
— А куда мне было идти? И зачем, когда эти люди приняли меня как свою? Любили, заботились. И рыцарям, убившим отца и меня опозорившим, мы славно с ними отомстили, воюя с Петером. Одни у нас стали дела, одни мысли.
— Одни — с разбойником Ватой? — Левента выпрямился, поднявшись с колен. — Сколько невинной крови на нём!
— Не всегда мы с ним ладим, — сказала Агнеш неохотно.
— А чем твои люди лучше? Убили епископа в Шароше, церковное имущество разграбили! А оно — достояние всей городской общины.
Глаза Агнеш настороженно замерли на Левенте.
— Кто про грабёж сказал?
— Известно это.
— Мне неизвестно, — сказала Агнеш, нахмурившись. — Что ещё тебе известно?
Левента вздохнул:
— Не об этом я пришёл с тобой говорить. Не судить тебя, не спорить. Скажу лишь ещё: не жди от короля, что он будет с вами заодно.
— Не жду, не дура, — отвечала она и тоже встала. — Видишь, пришёл ты говорить о любви, а о любви не вышло, не время, значит, ей сейчас. А за верность тебе спасибо. Но поздно, милый Левента. Орешина, выкопанная в орешнике, в дубняке не примется — завянет.