Три Ярославны

И вот через какое-то время Харальд собирается снова в дорогу, и люди его снаряжены, как надлежит воинам, выступающим в поход, Вальгард-ярл и Кнут уже на конях, и конь Харальда ждёт седока. На крыльцо проститься с Харальдом выходят Ярислейв с Ингигерд, Илларион и вся семья конунга.

Харальд говорит:

— Пора мне, конунг, каждый час дорог. Благослови.

Ярислейв говорит:

— Иди, Харальд, а благословение моё тебе такое: победив Свейна, правь как мудрый властитель, раздоры пресекай, лжи остерегайся, будь милосерден, старых чти, как отца, а молодых — как братьев, а паче всего — не поднимай меча на соседей своих, и тогда пребудет мир и благоденствие в твоей земле.

Ингигерд говорит:

— Славу рода нашего возвысь над всем Севером.

— Время же скорое придёт, — говорит Ярислейв, — береги и люби жену свою и внуков наших.

И конунг ласково смотрит на Эллисив, стоящую с ним рядом, а Илларион говорит:

— С Богом, братие.

— Прощайте, конунг и княгиня. До свидания, Эллисив, — говорит Харальд и вскакивает на коня, и дружина Харальда трогается за ним, а колокольный звон над Киевом провожает их в дальнюю дорогу.

Тогда вдруг Эллисив оборачивается к конунгу и говорит:

— Отец, для того ли я годы ждала, чтобы вмиг расстаться? Матушка, разве не удел возлюбленной быть с любимым и в радости и в беде?

Ингигерд смотрит на конунга. А тот обнял дочь и говорит:

— Да будет так. Ибо время посеву и время жатве, время растить и время прощаться.

Он перекрестил Эллисив, а она поцеловала отца и мать, сбежала с крыльца и нагнала Харальда. И все, кто был перед дворцом, увидели, как Харальд наклонился, поднял Эллисив и усадил на коня впереди себя.

Русский же столетний скальд сложил об этом, на свой слезливый лад, такую песню:

— Ох, не год, не два лебёдушка Поджидала друга милого, Он в краях летал полуденных, О любви её не ведая. Долго розно жили лебеди, Да уж больше не расстанутся, Всю-то вместе будут жизнь летать, И умрут — в один и день и час.

И здесь конец саги о Харальде, княжьем дружиннике.

АГНЕШ И АНАСТАСИЯ

1

онец прискакал в Киев рано утром. Великому князю это понравилось: выходило, что гонец скакал ночь и, значит, службу свою исполнял со рвением. Ярослав велел явиться гонцу немедля: вестей из Венгрии он особенно ждал.

Симон, давно обрусевший варяг, предстал перед князем запылённым и усталым.

— И дома не был ещё? — спросил Ярослав, кивнув слуге, чтобы налил Симону вина.

— Нет, княже, воинов отпустил и сразу к тебе.

С поклоном он принял вино и выпил, и оно заметно вернуло ему сил.

— До границы добрались благополучно, — рассказывал Симон. — Я проводил Андрея с братьями до Унгвара, где мост через реку Унг. А там уже его ждал епископ Кальман с воеводами и воинами. Мы в Унгваре переночевали.

— Как епископ встретил Андрея? — спросил князь.

— Встретил с почестями, подобающими королю, — отвечал Симон. — Епископ и воевода Антал до ночи рассказывали Андрею о положении дел, и я был при сём.

Симон поглядел на князя, Ярослав молчал, и это значило, что следовало продолжать.

— Все епископы, ишпаны комитатов... по-нашему — посадники, все замковые люди, и удворники, и сервы рады бегству короля Петера и приезду Андрея, которого они зовут Эндре. Слушая епископа, я убедился, как Петер сумел досадить народу своею любовью к Генриху и германцам. Все венгры восстали против него единой силой. И так же все едины в желании присягнуть на верность Андрею.

Симон снова умолк. Давний опыт службы подсказывал ему, что, молчаливо слушая доклад, князь ждёт в нём чего-то главного, более всего его интересующего, но, чего именно, Симон пока не мог уловить.

— Ты можешь спросить, княже, — осторожно попытался Симон нащупать княжеский интерес, — не смущает ли венгров, что Андрей двенадцать лет не был на родине и, живя на Руси, почти забыл мадьярский язык. — Ярослав же в ответ только качнул головой, и Симон тотчас подтвердил: — Да, и именно поэтому, как я понял, епископы призвали Андрея: он не замешан в распрях последних лет. За это они ему даже веру по православному обряду готовы простить... Но вот что я ещё понял, княже, слушая епископа и воевод, — чуть помолчав, прибавил Симон и увидел, что глаза князя осветились наконец вниманием.

— Что же ты понял? — спросил Ярослав.

— Что трудно придётся Андрею на престоле. Ибо Петер изгнан, а межеусобицам не видно конца. Некий Вата, человек из оброчных либертинов, собрал большое войско подлого люда, кои тоже недовольны были Петером. И они много помогли в победе над ним. Но Петер в изгнании, а кровь продолжает литься: Вата не распустил своё войско, а, напротив, приумножил. И вот что требуют они от нового короля: казнить всех епископов, попов и сборщиков десятины, равно как и всех германцев, отменить налоги, разрушить храмы и вернуться к поклонению языческим богам.

Ярослав задумался и покачал головой — сообщённое опечалило его.

— Пятьдесят лет, как Стефан Святой крестил венгров, — произнёс Ярослав. — Уже и дети язычников имеют внуков...

— Но Сатана не дремлет, — в тон ему отозвался Симон. — Я сам видел свежие капища, где изваяна из дерева голова оленихи: язычники считают её прародительницей венгров и приносят ей жертвы. Тьма, княже, ещё сильна над этой страной, — заключил он с искренней горечью.

Ярослав задумчиво и неподвижно сидел в своём кресле. Наконец, словно вспомнив о Симоне, поднял голову.

— Ты устал с дороги, — сказал он. — Ступай и порадуй жену возвращением. Вот тебе за честную службу.

Князь открыл ларец на столике рядом с креслом и, достав кошель, протянул Симону. Тот, приняв его, низко поклонился. Аудиенция, как называют это приезжие греки, была закончена.

Выпрямившись, Симон направился к двери.

— Постой, — услышал он голос Ярослава и тотчас, словно ждал этого оклика, обернулся. — Ты забыл сказать, как Анастасия перенесла дорогу, — ведь в её чреве наследник этого престола.