Три жизни

— Да… Елена Петровна, пускай Нина, — вспомнил он о ведающей военно-учетным столом, — сообщит фронтовикам. Они понесут на красных подушечках награды сыновей. И охотников с ружьями нужно собрать. Зачем? Прощальный залп произвести. Солдатскую мать только так и надо хоронить. Заслужила. Что еще у тебя?

— Вот тут… — замялась секретарь и встала. — Вот тут, Владимир Алексеевич, сберкнижка покойной и завещание.

— В фонд мира? — машинально опередил Барыкин.

— Нет! — воскликнула Елена Петровна. — В фонд обороны!

— В фо-о-онд обороны?! — поразился Барыкин. — А ты того… не ошиблась?

— Нет, не ошиблась, — с заметной обидой возразила секретарь.

— Ну не обижайся, Елена! Может, описка в завещании?

— Да какая описка! Завещание составлено по всем правилам, все на законном основании. Вот оно.

Владимир Алексеевич развернул документ и стал медленно — забыл ругнуть за оставленные дома очки — читать необычную бумагу. Никакой описки не было. Четко и ясно написано, что Аграфена Серафимовна Ильиных просит после ее смерти направить сбережения в фонд обороны страны, изготовить на деньги автомат и вручить его лучшему солдату на границе.

«Деньги эти не мои, они получены за младшего моего сына Илюшу. Пенсию я за него получала у государства. И как мне принесли ее первый раз, так я и порешила: пусть окончилась война, а стану копить деньги для обороны страны. В войну-то ничего у меня не было, окромя трех сыновей. Все они погибли. Илюша командиром воевал, ротой командовал, пока не погиб под Варшавой.

Стало быть, сын мой не только оборонял свое Отечество, а и других вызволял из-под проклятого Гитлера. В память Илюши примите, когда помру, мои сбережения в фонд обороны СССР, а значит и обороны мира. Наше оружие завсегда стреляет по врагам мира. Просьбе моей прошу родное правительство не отказать».

Барыкин взволнованно и растерянно смотрел на секретаря сельсовета. Всегда невозмутимо-спокойная Елена Петровна тоже была и взволнована и озадачена. Надо ж так! В соседях жили, кажется, все знала Елена про Аграфену и… оказывается, не все. Видно, даже у самых открытых и бесхитростных людей, какой была покойная соседка, есть свои заветные тайны, доступ куда другим заказан до поры до времени…

— Что делать будем, Владимир Алексеевич? С одной стороны — нету у нас в стране фонда обороны, с другой — просьба человека, его завещание. Документ…

— Что делать? — взлохматил Барыкин гладко зачесанные русые волосы. — Содействовать завещанию покойной. Не имеем права не уважить, не имеем! Позвоню предрику, сейчас же позвоню.

Оставшись один в кабинете, Владимир Алексеевич снова перечитал заявление и задумался. Эх, сердечная ты, Аграфена Серафимовна! Да как же ты, родимая, да на что жила все эти годы? Ведь ни копеечки из пособия за сына не израсходовала. А небось трудно, туго и голодно бывало… Не ему, Барыкину, рассказывать о послевоенных годах, самого дедушка с бабушкой на пенсию за погибшего отца растили, на одно пособие втроем жили и ни рубля не накопили.

Других понять можно, если копят они деньги себе на черный день, детям или на покупки. А тут в мирные дни и годы тихонькая русская старушка из месяца в месяц откладывала пенсию за погибшего сына — жаль, сразу не за троих! — на сберегательную книжку не ради личной корысти… Отрывала от себя ради самого святого на земле — ради мира и жизни чужих детей. А как же иначе назовешь могущество обороны нашей страны? Не имей мы грозного и новейшего вооружения — а оно ох каких денежек стоит! — страшно и представить о последствиях… Сорок первый год научил нас крепко… Врагов надо устрашать не песней одной о том, что врагу не гулять по республикам нашим, а прежде — оружием…

— Ты что, спятил, Барыкин?! Какой фонд обороны? Есть фонд мира, и нечего там выдумывать. Делать, что ли, нечего, так я подкину тебе работенки! — уж очень весело прокричал предрик, когда Барыкин, впервые в разговоре с ним заикаясь, сообщил о заявлении-завещании, покойной старушки.

— В том-то и дело, Леонид Борисович, что не спятил. И старушка не перепутала. Муж у нее помер, спасая колхозное добро, три сына полегли на поле боя. Она, может быть, лучше нас знала, что ей делать и для чего законную пенсию до копеечки сберечь и на что ее завещать.

Предрик надолго замолчал, в трубке слышно было, как он чмокал губами. Тоже еще молодой, моложе Барыкина, тоже сын погибшего офицера. Должно быть, окончательно убедился, что предсельсовета вовсе не шутит и ждет от него ответа по существу. Да, учрежден у нас в стране фонд мира, но умершая бабка просит принять ее сбережения в фонд обороны страны и никуда больше. Она, десятилетиями обделяя себя деньгами, верила, что просьбу ее уважат, как высоко ценили патриотический порыв граждан и коллективов в годы войны. Те, кто тогда отдавал свои сбережения на разгром фашизма, получали благодарственные телеграммы от Сталина, о них писали газеты, они вошли в историю Родины.

«А почему же сейчас, — думал Леонид Борисович, — когда позади тридцать лет мира, можно отказать в просьбе человеку, тем более умершему? В посмертной просьбе. Она, просьба эта, не ради славы и обнародования при жизни самого человека. Нет, он не имеет права отмахнуться от нее. А что необычная просьба в наши дни, так ничего противозаконного нет. Сомневался же кое-кто, когда начались хлопоты по установлению танка-памятника в Уксянке в честь построенного в годы войны на средства рабочих и механизаторов тамошней МТС и врученного ихнему земляку на фронте. А ведь правительство пошло навстречу ходатайству местных органов власти»…

— Слушай, Владимир Алексеевич, конечно, райисполком приветствует просьбу старушки. Посоветуемся с райкомом партии. Хорошо бы учредить именное оружие братьев Ильиных и вручить его нашим землякам-солдатам. Одобряешь? И я тоже! А бабку похороните всем селом, слышишь?

Владимир с облегчением прошелся по кабинету и стал звонить в совхоз.

— О чем разговор?! — с полуслова понял директор. — Неужели ты нас считаешь за бессердечных бюрократов? Все найдем, все сделаем. И оркестр закажем. Сей момент с рабочкомом обговорим.

Памятник на заводе пообещали изготовить сегодня же к вечеру. Насчет гроба Барыкин решил говорить с начальником местной стройорганизации.

— Какая старуха, какая Ильиных?! У меня отродясь такая не работала! — насмешливо отозвался начальник, и Барыкин с какой-то ненавистью представил упитанно-лощеное лицо Шершукова. «Ах ты, падла! — чуть не сорвалось с языка, и он испуганно зажал телефонную трубку вспотевшей ладонью. А когда отнял ее, как мог, спокойно произнес:

— Правильно, такая действительно у вас не работала. Извините.