Тринадцатая ночь

– Конечно.

– Как думаешь, эти сны – что-то типа воспоминаний?

– В каком смысле?

– Ну, знаешь, – он открыл дверь ресторанчика перед ней, – о моей прошлой жизни. Что они всплывают на поверхность подсознания, когда я сплю?

– Ну, – начала она, – не совсем имеет смысл, ведь я была в этом сне, верно?

Официантка улыбнулась и предложила им присесть за ближайший столик. Они поблагодарили, когда она вручила им меню.

– Да, об этом я тоже подумал. Но может, мое подсознание просто вставило тебя туда? Тебя и того черноволосого мужика? Я только ваши лица и мог четко разглядеть. В смысле, я в общих чертах представляю человека на башне, того, с длинной бородой… его и… другого… но чтобы вот прямо видеть людей, то только тебя и черноволосого.

– Интересно, – она углубилась в меню.

– Да. Но вот теперь я об этом думаю, и рабочий сон, знаешь что? Тот, который с древними рунами на компьютерном экране?

Она резко взглянула на него поверх меню. Он узнал этот взгляд: взгляд, означающий, что он сказал что-то «странное и ненормальное».

– Что я сказал?

– Ничего.

– Говори, черт возьми, – прошипел он сквозь зубы.

– Древние руны?

– Да? – он часто заморгал. – Так разве не они?

– Ты их никогда так не называл.

Не называл? Чушь какая-то! Ведь это именно они были.

– Ну, короче, иногда Рик, или Клем, или Невыносимый Дрочила Тед тоже в этом сне. Так что сон не может на самом деле быть воспоминанием.

Вернулась официантка, и они сделали заказ. Гермиона начала возиться со своей бумажной салфеткой.

– А что заставляет тебя думать, что другие сны – это воспоминания?

– Не знаю. Просто чувство такое, – он тоже стал возиться с салфеткой, складывая ее пополам и по диагонали, стараясь изо всех сил воссоздать розы, которые она сделала у него на кухне в прошлые выходные. – Ага! – он вручил ей свое произведение искусства, которое смутно напоминало помесь обезглавленного лебедя и бумажного самолетика.

– И что это?

– Роза из салфетки.

– Оу?

– А что, не похоже? – он изобразил тревогу, потирая подбородок.

– Эмм… Нет. Хотя… – она перевернула салфетку, покрутила ее так и сяк. – Нет.

– Ну все, это последний раз, когда я дарю тебе цветы.

Она мягко рассмеялась и затолкала салфетку в сумку.

– Полагаю, тогда я должна ее сохранить.

– Очень умно с твоей стороны. В любом случае, что я на самом деле хотел тебе сказать: в этом поездном сне ты терпеть меня не могла.

– Неужели?

– Точно. Смотрела так, будто хочешь мне врезать.

– Интересно.

– И знаешь, что еще? У меня во сне волосы зализаны были. Прямо как ты сказала.

По ее губам проскользнула тень улыбки.

– Кажется, твое подсознание легко поддается внушению.

– Ну, если так, может, скажешь, как выглядят мои друзья? Я бы хотел, чтобы у них были лица.

– Твои друзья? – бровь у нее изогнулась.

– Да, они в поезде стоят позади меня.

Улыбка исчезла с ее губ.

– Я не знаю, как они выглядят.

– Да ладно тебе! – воскликнул он игриво. – Придумай что-нибудь. Скажи, что один из них высокий, а другой мелкий. Скажи, что они оба до ужаса толстые. Скажи, что они похожи на ящериц, или что у них все зубы золотые, или что они носят ботинки на руках.

Принесли их еду. Он жадно набросился на свое блюдо, а она начала размазывать свой чана марсала по тарелке.

– А лучше, – продолжил он, – скажи, что это Рианна и Сальма Хайек.

Это ее рассмешило.

– Хорошо. Отлично. Это Рианна и Сальма Хайек. Сладких снов.

Она принялась за еду.

– Премного благодарен. Слушай, а как насчет краба?

Она медленно опустила вилку, промокнула губы салфеткой и посмотрела на него так, будто хотела залезть прямо в мозг.

– Что ты сказал?

– Краб. В смысле еды. Я знаю, что ты вегетарианка, но рыбу ты ешь? Потому что я делаю потрясающие крабовые пирожные.

– А… Эмм… Нет. Нет, рыбу я тоже не ем.

Он положил недоеденный кусочек наана обратно в тарелку.

– И почему было странно, что я это спросил?

– Да просто показалось… немного не в тему.

Он попытался восстановить линию разговора в голове, но все равно терял нить.

– Мы… мы разве не говорили о крабе?

– Нет, – ее голос стал низким и строгим.

– Хах, – он опять принялся за свой наан. – Знаешь, Грейнджер, я и много более странные вещи говорил. Не понимаю, почему краб тебя так шокировал.

– Я тоже, – она попыталась улыбнуться и вернуться к еде.

***

Она молчала всю дорогу к его квартире. Он, с другой стороны, был в отличном настроении. В конце-то концов, она направлялась с ним в его квартиру и даже не пыталась придумать какую-нибудь слабенькую отговорку, чтобы улизнуть домой.

– Думаешь, Мальволио отомстит?

Она так долго молчала, что вопрос застал его врасплох.

– Чего?

– В конце «Двенадцатой ночи», его последние слова – это обещание отомстить им всем. За злую шутку, сыгранную с ним. Так, как думаешь, он на самом деле вернется, чтобы отомстить?

– Ну, – он открыл дверь своей квартиры, – Шекспир, очевидно, хотел, чтобы мы сами над этим поразмыслили. Иначе написал бы «Тринадцатую ночь».

– Тогда это не очень-то счастливый финал, верно?

– Да конечно, счастливый. Все, кроме Мальволио, счастливы.

– Но он может вернуться и…

– И что? Всех их убить? Да ни хрена подобного! Он позер. В любом случае, почему призрачная возможность, что что-то плохое может случиться когда-нибудь в будущем, делает конец несчастливым? Если уж на то пошло, то нет историй со счастливым концом, потому что любого из героев может автобус переехать после последней главы. Чаю хочешь?

– Да, спасибо, – она прошла за ним на кухню. – Даже так, без последних слов Мальволио, счастливый ли на самом деле конец?

– Ты это о чем?

– Ну, Орсино женился на женщине, которая все время ему лгала.

– Когда он соглашается жениться на ней, он знает, что она лгала. И все равно любит ее.

– Так ты думаешь, что они закончили счастливо?

– Только если мы забудем про жуткий инцидент с автобусом в «Тринадцатой ночи». – Засвистел чайник, и обе чашки сразу были наполнены. – Да что с тобой такое, Грейнджер?