Тринадцатый год жизни

Сегодня был нелёгкий для неё день. Потому что совсем не лёгкое удовольствие — встретить человека, которого ты любила десять лет назад. И видеть в его глазах нечаянное удивление: это он заметил, что ты постарела!

Потом он говорит: «Хочу повидаться с дочерью». Ещё полгода назад Нина нашла бы в себе сил спокойно высмеять его: «С дочерью? О ком ты говоришь?» Но сейчас, оставшись одна, вдруг согласилась, смутно и трусливо подумала, что, может быть, Стрелке это надо, как-то пригодится…

Постой, ведь и Стрелка согласилась вдруг — оставшись одна. А я вздумала обижаться! Неужели мы правда так похожи с ней?

Подумала тревожно: а с Ваней, значит, мы не похожи?.. Ну что ж, Ванюшка больше похож на отца. Хотя и ссорится с ним бесконечно. Чем больше ссорится, тем больше и любит!

Холодный ветерок летел по улице, заглянул к ней в окно. Нина передёрнула плечами, заметила, что сидит в ночной рубашке. Встала накинуть что-нибудь… И увидела, поняла: она стоит в комнате… в квартире своего мужа. Это всё теперь ей было чужое! Пусть и прожито здесь восемь лет. Скорее поменяться и начать иную жизнь. Не «послегоринскую», а настоящую иную! Чтобы ребята привыкли. Чтобы она и сама привыкла!

Невольно, хоть она вовсе и не была расчётливой или мелочной, Нина стала прикидывать варианты размена, стала вспоминать, кто из её знакомых недавно занимался этими делами… И чуть ли не с презрением остановила себя: «Не за то вы, барышня, взялись!»

Она вновь села на краешек кровати, так и забыв взять со стула кофту. И Стелла могла бы сейчас услышать через стену, как скрипит недовольная и старая деревянная кровать: мол, пора уж угомониться наконец. Но Стелла не слышала, она спала — пребывала в расплывающейся белой комнате, с белыми занавесками, с белыми салфеточками и с чёрным чугунным бюстом, на котором написано: «И. С. Тургенев»…

Нина Александровна опять стала думать о своих детях. Ни на службе, ни в других дружественных местах ещё не знали о её делах. Но когда узнают, то уж обязательно станут жалеть. А жалея, станут её осуждать. Ну что, в самом деле, она себе думает? Одна, с двумя ребятами — это же ужас!

Нина отчего-то не чувствовала особого ужаса. Ну, трусила, конечно, немного. Однако не более того! Ведь ребята уже не маленькие. И она сама ещё, извините, молода!.. Так Нина могла бы сказать любой ахальщице.

Но кроме того, но главное, она — в некоторой тайне от себя — знала что она… вольная!

А что же это за «вольная» такая?

Вольная? Значит, не растворяется в других, даже вот в собственных детях. Всегда остаётся собой. В чём-то сама по себе. Вот пользу приносить — это должен каждый, это правильно. И она, Нина Александровна Романова, пользу приносит. Пусть только кто-нибудь скажет, что нет! Заботится, дом в чистоте, ребята ухоженные, накормленные, воспитанные.

Но при этом она не хочет растворяться бесцветной каплей, быть мамой на побегушках.

А вот муж её Георгий умеет именно растворяться: на работе, дома… Да, несомненно, он и дома растворяется…

И тут она подумала: а ведь ребята чувствуют это! И потому они с ним… неужели правда с ним?.. Должна была сознаться, что да, больше с ним! Про Ванюшку открыто говорят: «В Георгия». Но ведь и Стрелка… в Георгия!

Значит, всё-таки я виновата?

Нет, не хочу на себя брать! В ссоре всегда оба виноваты, оба, понимаете?!

И ещё долго сидела в тёмной комнате, в тёмном и тихом городе. Думала, думала. Последний автобус проехал, собирая опоздавших. Светофор загорелся зелёным и погас до утра — больше некому было приказывать. Она всё сидела, забыв, в какую ей рань завтра вставать. Будильник тикал в углу — умник замедленного действия.

«В ссоре всегда бывают виноваты двое. Двое, а не один! Вы согласны?..»

Мышь перед мышеловкой

Проснувшись утром, она стала вспоминать, что это за комната ей снилась с белой маскировкой. Оказалось, во втором классе у неё была подруга, скучная до ужаса. Это она жила в белой комнате с тем несусветным бюстом.

«Лажа чёртова», — подумала Стелла раздражённо. И тут же удивилась, как она с утра уже готова ругаться любым словом!

А дело в том, что за последнее время многое из её прежнего спокойствия потерялось, а пришло многое из Машинной резкости. Только Стелла этого ещё не сумела сообразить.

Вот и снова — едва вошла в класс, как услышала некое ржание и громовой голос:

— Привет, Романова!

— Привет, Кучаева! — рявкнула она в ответ совершенно автоматически. Но тут же: «Что это мы? — подумала. — Офонарели?» И села за парту несколько встревоженная.

— Ты чего, Романова? Алгебра не сошлась?

— Нормаль!

И сама забыла свою столь непонятную пока тревогу. Придвинулась к Машке, стала рассказывать про вчерашнее. Класс в это время веселился последние минуты и секунды — брал от жизни всё. Старая, как смерть, алгебраичка была одной из тех немногих учительниц, которых они не то боялись… не то уважали. 23 февраля и накануне Дня Победы она приходила в школу с орденом Ленина.

Говорили, будто она преподавала в Ленинграде во время блокады.

Но это сколько ж ей должно быть лет?.. Просто невозможно поверить!

Хотя чего уж проще — взять да узнать. Ведь встречаются с человеком пять раз в неделю. Но всё лень, всё как-то руки не доходят.

Она была совершенно седая, с большими, чуть навыкате серо-голубыми глазами, худая, бледная и на переменах курила в учительской «Беломор».

Стелла до прихода математички успела рассказать про вчерашний вечер. Но ответить ей Машка уже не успела. И начала отвечать сразу, как только математичкину власть перерубил звонок:

— Надо всё узнать, Романова. Надо ему звонить… Не бойся, я тебя прикрою.

Может, это и глупость, но Стелла сразу почувствовала облегчение, что Машка будет рядом. Уж она-то в случае чего как кошка вцепится!

А в случае, собственно, чего?..

Наконец они отсидели своё и вышли на волю, на солнце. Народ тут же распался, растаял, словно незнакомый, они остались с Машкой вдвоём. Побрели по тротуару. И сейчас же со всех сторон из воздуха к ним потихоньку стало стекаться волнение. Вскоре они передвигались в пространстве, словно две шаровые молнии. Особенно, конечно, Стелла.

А телефоны-автоматы с приветливо приоткрытыми дверями были как ловушки-громоотводы.

Почему это мышь попадается в мышеловку, вы никогда не задумывались?.. Нет, не из-за того только, чтоб в последнюю секунду жизни схватить зубами кусочек сала. Есть и поважнее что-то… понепонятней! Попробуйте постоять на высоком мосту, глядя вниз через перила. Стоишь, стоишь, и вдруг чувствуешь: прыгнуть хочется. И чем страшнее, тем больше!

Именно с этим вот чувством Стелла вошла в телефонную будку. Стала набирать номер — первые три цифры совпадали с её собственным телефоном. Значит, он жил, этот отец, где-то недалеко. Машка придерживала ногой дверь, чтобы не задохнуться в той будке-душегубке.