Тритон ловит свой хвост

— Твоя машина… — нерешительно произнёс отец.

— Да, папа?

— Мы действительно сможем разговаривать через неё?

— Ну, не то чтобы разговаривать, — улыбнулся Сорби. — Переписываться. Я научу и тебя и маму.

— Научишь, — вздохнул отец. — Когда-то мы учили тебя, а теперь ты учишь нас… Жизнь изменилась.

— Изменилась, — согласился Сорби.

— Сильно и быстро изменилась, — продолжил отец. Он снова вздохнул, потом повернулся и пристально посмотрел на сына. — Ты помнишь, я преподавал историю?

— Конечно, папа, — сказал Сорби. — Но ты к чему?..

Отец сжал его руку, заставив замолчать.

— Жизнь всегда меняется, — сказал он. — Идёт вперёд. Люди открывают новые земли, совершают открытия!

— Ты сейчас говоришь как учитель, — произнёс Сорби.

— Да, — кивнул отец. — Но никогда она не менялась так быстро, как сейчас. Этот расчислитель, который притащили твои люди, этот новый стальной путь, где нет струны. Всё вокруг!

За стеной тумана коротко и глухо взревел губок.

— Вот, — махнул рукой отец. — Завод этот. Механический. Пусто было сколько лет на том берегу, потом раз — и завод. Не бывает так. Не бывает так быстро.

— Но вот случилось же, — пожал плечами Сорби, глядя мимо отца. Он так хотел избежать этого разговора, он так не хотел врать родному человеку, и что теперь делать?

— Случилось, — подтвердил отец. — Ты имеешь к этому отношение?

— Я? — переспросил Сорби.

— Не ты один, конечно, — отец пожевал тонкими губами. — Лардия, город Умелых, дело, которым ты занимаешься. Иначе к чему вся эта секретность? За двадцать лет ты гостишь у нас только второй раз. И охрана…

— Охрана… — эхом откликнулся Сорби.

— Думаешь, я не заметил, что они вооружены? — заломил бровь отец. — Что скажешь?

— Папа, я… — Сорби не договорил. Он вскочил, потому что сторожок задёргался. Совсем как тогда, двадцать лет назад, когда он познакомился с Лойной. Скоро жирная жёлтобрюшка подпрыгивала на траве, блестя чешуёй. Слизень остался целым, и Сорби закинул снасть снова. Не успела леска лечь на воду, как сторожок затрясся как бешеный. Вторая рыбина булькнула в садок, затем третья, четвёртая.

— Так что, сын? — спросил отец, когда Сорби уверился, что продолжения не будет.

— Папа, я обязался…

— Не бойся, я никому не расскажу.

— Но, папа!..

Старик в очередной раз вздохнул, пошарил рукой под свитером и вынул оттуда сложенный вдвое лист. Сорби видел похожие документы раньше и нехорошее предчувствие шевельнулось в груди.

— Читай, — сказал Гуан-старший.

Сорби взял лист, развернул.

— Сколько? — через минуту спросил он.

— Не больше года, — тихо ответил отец. — Ты успел вовремя.

— И ничего нельзя сделать? — поднял на него глаза Сорби.

— Ничего.

— Мама знает?

— Конечно, — ответил отец. — Ты же видишь, какая она. Мы не хотели тебе говорить, но уж получилось как получилось, — он гулко глотнул. — Так ты расскажешь?

Сорби сжал кулаки. Тритон! До чего же всё гадко!

— Это жизнь, сынок, — сказал отец.

— Хорошо, — ответил Сорби. — Я расскажу.

Он сел, вытянул ноги к огню. С чего же начать?

— Когда-нибудь обращал внимание, какие небесные трубы продаются в наших магазинах? — начал он.

— Небесные трубы? — удивился отец. — Но какое отношение?..

— Самое прямое, — сказал Сорби. — Там продаются очень слабые небесные трубы. Сорок, может быть пятьдесят раз увеличение.

— И что? — недоумённо спросил отец.

— Больше нельзя, — объяснил Сорби. — Запрещено. И не только здесь, в Морси. По всему миру так. Никто не имеет права владеть сильной небесной трубой. Они есть, — Сорби жесток остановил попытавшегося вставить что-то отца. — Они нужны в разных областях. В землеописании, изучении погоды, мореплавании. Их можно купить, но только в Лардии. Их устанавливают на неподвижные, тяжёлые фундаменты. С помощью этих труб нельзя смотреть в небо.

— Но как это возможно? — удивился отец.

— Специальный механизм, — пожал плечами Сорби. — Если угол возвышения… То есть угол от горизонтали становится больше некоторой величины, небесная труба приводится в негодность. Стёкла и зеркала заливает особое масло с металлическим порошком. Жуткая смесь, я тебе скажу. Трубу после неё только выбросить. Ну, или в музей. Если механику, очень постаравшись, ну очень сильно, ещё можно поправить, то линзы будут испорчены безвозвратно.

— Но зачем?! — спросил Гуан-старший.

— Чтобы не смотрели на небо, — сказал Сорби. — Чтобы не увидели того, чтоне положено видеть посторонним.

— Тянешь скута за уши, — произнёс отец. — Отговариваешься, пускаешь туман. Что именно не положено видеть посторонним?! Что они могут там увидеть, кроме темноты и желудка, будь он неладен, Тритона?! Ну, или что мы принимаем за тритонов желудок…

— Что мы принимаем за тритонов желудок… — задумчиво повторил Сорби. — Ладно, что, в самом деле… Там, — он не договорил, потому что яростно забился сторожок, а удочка, воткнутая в песок, согнулась и грозила вот-вот сломаться!

Потом они несколько минут боролись с крупной рыбиной. Потом отдыхали, бросая друг на друга удивлённые взгляды. Да и как не удивляться, вытащив на берег это? Это, по всей видимости, тоже безмерно удивилось, поскольку лежало тихо, только слегка шлёпало по мокрому песку широким плоским хвостом и раздувало жабры.

— Лопатохвост, — произнёс, наконец, отец. — Лет семьдесят прошло с тех пор, как я видел его последний раз. Думал, они у нас и не водятся уже. Твой дед взял меня тогда с собой. Помню, мама ругалась: «Куда ты его тащишь! Сомлеет, заболеет!». А папа только смеялся, да…

Он замолчал.

— Никогда не видел такой рыбы, — признался Сорби. — У нас, там, в дельте Великой, полно всякой рыбы, но и там…

— А я тебе про что? — сказал Гуан-старший. — Некоторые считают, что лопатохвостов вообще выбили. Однако же, вот он. — Отец погладил рыбину вдоль спины, и та лениво изогнулась. — Лакомая добыча, вот мать обрадуется! Она…

— Там каменная стена, — решившись, заговорил Сорби, и отец замер на полуслове. — Бугристая, в трещинах и потёках. И там живут… — Он помялся в поисках верного определения. Споры, кем считать Внешних, велись уже не один десяток лет, и ни одно слово не описывало их исчерпывающе. Кем они точно не были, так это богами. — Мы называем их Внешними. Ещё бытует слово «Наружники», но мне оно не нравится.