Триумф графа Соколова

Глава II

ПРАХ И ПЕПЕЛ

Сети

Читателю, полагаю, будет интересен небольшой экскурс в историю российских административных порядков.

В старой Москве всем нарушителям закона жилось несладко. При большом желании разоблачалось любое, самое хитрое преступление.

Весь город был разбит на шесть отделений. Каждое из них подразделялось на участки. Перед большевистским переворотом, к примеру, их было сорок восемь.

Участками командовали пристава. Как правило, в чине подполковников.

Дальше начиналось самое любопытное. В каждом участке был надзиратель сыскной полиции. Причем на должность эту брали не по знакомству, а по способностям — тут нужны были толковые, сметливые и энергичные люди.

Этот надзиратель подбирал и умело работал с тремя-четырьмя сыскарями, державшими в цепких руках целую сеть осведомителей. Вербовались они из самых различных слоев населения. Это были рецидивисты, не имевшие паспорта, всякого рода жулье и обитатели ночлежек, содержательницы притонов и скупщики краденого, дворники, извозчики, обитательницы публичных домов, трактирщики и рестораторы, актеры, журналисты — люди всех профессий и социальных групп.

Кто были по наклонностям эти люди, осведомлявшие полицию? Что толкало их на опасную стезю?

Конечно, среди осведомителей были романтики своего дела, авантюристы.

Но большинство занималось доносительством не ради удовольствия, а ради продовольствия. Полиция осведомителям платила солидные гонорары, да и закрывала порой глаза на их делишки, которые часто шли вразрез с законом.

Понятно, что самые полезные доносчики — люди уголовного мира.

В эту громадную сеть, закинутую полицией в океан преступности, регулярно попадалась добыча — и мелкая, и крупная.

Сыскная полиция умело руководила и направляла всю эту специфическую, ни на что ни похожую деятельность. В штате содержалось десятка два секретных агентов, которых не знал никто, кроме начальника сыска. Именно эти секретные агенты проверяли деятельность самой полиции.

*

И конечно, великолепно была налажена паспортная работа.

Для любознательных читателей приведу параграф из полицейского устава, действовавший со времен Петра Алексеевича и практически не изменившийся до начала XX столетия:

Купцы, мещане, крестьяне казенные и помещичьи, для торговли, промыслов и работ должны иметь печатные паспорта. Кто будет находиться долее 30 верст от места своего жительства без паспорта, почитается беглецом. Вовсе без паспорта, или написанным от руки, через заставы не пропускаются, нигде принимаемы и держимы быть не могут. Прибывшие в столицу должны сдать паспорта и записаться в особые книги в Адрес-конторе. Уплатив пошлину с мужского пола 10 рублей, а с женского 5, прибывший получает билет на временное жительство. Потерявший билет свой должен на другие сутки дать знать о сем Конторе. Для получения нового и уничтожения потерянного билета надлежит за счет потерявшего дать объявление в газетах.

И вот с этим временным билетом гость обращался с просьбой на постой. Хозяин гостиницы или частного владения записывал гостя в домовую книгу и обязан был доложить в полицейский участок о вновь прибывшем.

За держание людей с просроченными паспортами взыскивается с хозяев по два рубли в день. Просрочивших же паспорта люди низшего звания отсылаются в работный дом на столько. Кто сколько просрочил.

Хозяин, приютивший гостя без регистрации, подвергался еще большому штрафу, а за повторное нарушение мог быть лишен недвижимости.

Меры суровые? Может быть! Зато наши мудрые предки жили в патриархальной тишине, не боялись разбойников и твердо были уверены: родная полиция их бережет.

*

Вернемся, однако, к нашим событиям.

С исчезновением прокурора эта громадная, хорошо отлаженная машина пришла в действие. Сыщики уголовной и тайной полиций (подозревалась политическая подоплека) сбились с ног, встречаясь с осведомителями, проводя в притонах и подозрительных квартирах обыски.

Незаинтересованное отношение начальника охранки Мартынова к поимке тех, кто шантажировал Гарнич-Гарницкого, объяснялось и тем, что слишком много сил было отвлечено на распутывание истории с прокурором.

Но теперь, с телеграммой, в которой изъявлялась монаршая воля, настроение начальника охранки относительно Соколова в корне переменилось.

Глухая стена

Граф Соколов после прогулки в прелестный утренний час по пробуждающейся Москве удобно расположился в столовой и, попивая чай, листал газеты.

Вдруг зазвонил телефон.

Это был начальник охранки. Мартынов с необычайной любезностью говорил:

— Дорогой Аполлинарий Николаевич, очень хочется вас увидать. Надо обсудить тревожащий всех вопрос относительно Александрова. Не затруднило бы вас, милый Аполлинарий Николаевич, ко мне заехать, а?

— Хорошо, буду через час.

…Соколов вновь пришел на Тверской бульвар, поднялся по знакомой лестнице дома № 22 к подполковнику Мартынову. Здесь его ждал приятный сюрприз — прибывший из Петербурга новый товарищ министра, в недалеком прошлом начальник московской охранки и приятель Соколова генерал Сахаров.

Генерал, сухой, подтянутый человек лет сорока, при виде Соколова вскочил с кресла, облапил знаменитого сыщика, расцеловался. Правда, для сей процедуры товарищу министра пришлось встать на носки, а Соколову малость пригнуться.

Сахаров радостно улыбался:

— Граф, сколько мы с тобой распутали сложных дел!

Они стали вспоминать, как минувшим летом занимались политическими убийствами в Москве — члена большевистской партии, важного осведомителя по кличке Хорек и его подруги, проститутки Клавки. Именно эти преступления в конечном итоге привели их в гнездо большевизма — в Австро-Венгрию, в деревушку Поронин, откуда всей подрывной и террористической работой руководил Ульянов-Ленин.

Но это были дела минувшие. Теперь им предстояло нечто новенькое.

Поговорив о разных пустяках, Сахаров спросил главное:

— Что вы, коллеги, думаете об исчезновении прокурора Александрова? Уже неделю полиция и охранка бьются над этим делом — без полезного результата. Государь меня на два дня для контроля сего дела в Москву прислал. И приказал ежедневно докладывать о ходе розыскной работы: «Надо дать понять террористам, что мы не позволим безнаказанно похищать важных государственных служащих».

Мартынов принял озабоченный вид, деловито добавил: