Триумф графа Соколова

Евкарпий замотал головой:

— Господин полковник, не слухайте, чего Матвеевна несет. Это я один виноват, один и отвечать буду.

Вновь заголосила баба, мужа облапила:

— Куды ниточка, туды иголочка. Я, Карпуша, за тобой в Сибирь этапом поплету-у-усь…

Соколов подбодрил:

— Евкарпий, рассказывай толком.

— Ушла моя Матвеевна домой, а я и думаю: может, дескать, и впрямь рюмку водки перекувыркнуть? За три минуты ничего страшного не стрясется. Уж мороз очень досаждает. Дело к вечеру подошло, сумрак упал, пешеход — и того почти нет, все по домам разбежались. Ну и отважился, побежал домой.

— Карпуша, ты скажи, не забудь, кого встретил!

— Обязательно! Гляжу, а возле нашего подъезда неизвестный мне господин переминается, по сторонам оглядывается, будто кого ждет. «Ну и пусть себе ждет!» — это я так подумал, а сам в подъезд заскочил. А в подъезде еще двое мужчин, прилично одеты, тоже ошиваются, а рядом, к стене привалив, ковер большого размера. — Евкарпий поднял руку над головой. — Я этих господ не знаю, вежливо спрашиваю:

— Чего, милостивые государи, в нашем подъезде прохлаждаетесь?

Один из них, в шапочке пирожком и с черненькими усиками под носом, с готовностью отвечает:

— Ожидаем квартиранта Александрова из третьей квартиры. Изволила его супруга нынче редкой работы антикварный ковер персидский в нашем магазине на Солянке приобрести. Приказала доставить, сказала, муж в начале пятого придет, а сама она на репетиции в опере господина Зимина.

Спрашиваю:

— А почему супруге или служанке не отдадите?

— Никого нету там! Мы уже в звонок гремели.

Прикинул я: все совпадает. По этой причине успокоился и позволил:

— Ждите себе ради удовольствия и пользы дела. Господин прокурор точно приходит в пятом часу.

Сказал я так и к себе вниз побег. Чего, думаю, напрасно время здесь тратить? Вот коли бы из квартиры уносили предметы, тогда следует обязательно проверить. А так — пустые хлопоты.

Супруга, с интересом слушавшая рассказ, встряла в разговор:

— Вижу, мой Карпуша прибег, я ему сальца шматочек вот такой отрезала, — показала на мизинце, — капустку маслом полила, а чарку водки он сам наполнил. Тут бы и идти на пост, да…

Евкарпий густо покраснел, торопливо перебил жену:

— Ты, Матвеевна, не лезь! Я сам…

Соколов понял, что городовой что-то хочет скрыть.

Счастливая находка

Сыщик строго сказал:

— Евкарпий, помолчи пока. Когда я тебе приказывал, ты как в рот словно воды набрал, а теперь перебиваешь. Говори, Матвеевна!

— Чего уж скрывать, раз стыд произошел! — горячо затараторила женщина. — Карпуше на службу бы бежать, на углу прохаживаться, тогда бы и все ладно было. А он, бык племенной, прости, Господи, по мужскому делу на меня полез. Я ему резон: «Нынче день постный, пятничный, нельзя блудом заниматься, и так утром согрешили. Кыш!» Да разве его остановишь, когда он весь распалится! Пока чего, глянула я в окно, а там три мужика громадный ковер на сани кладут. Да быстро так, спешат. Кричу своему: «Карпуша, гляди, уезжают эти, про кого рассказывал мне».

— Помолчи, помело! — прикрикнул Евкарпий. — Я, господин полковник, в окно нечайно взглянул, и сердце у меня — вот так! — ходуном пошло. Эти самые, что ковер будто отдать хотели, суют теперь его в пошевни. Я ведь страсть какой приметливый.

В разговор вновь встряла Матвеевна:

— Ты скажи господину полицейскому, ну, про толщину… Забыл, что ль?

В голосе рассказчика зазвучали хвастливые нотки.

— Как же, гляжу, ковер стал какой-то толстый, словно в него что завернуть успели. К тому ж концы неровно скручены. Понимаю: торопились, когда закатывали. А чего честному человеку торопиться? Эх, думаю, дело керосином пахнет. Украли чего-то, охмурялы бессовестные, мурзики каторжные. Хотел я на мороз выскочить, крикнуть, стой, мол, дать знать постовому городовому. Как раз Василий Казовой стоял. А куда мне? Я, извиняйте, без исподнего. — Помолчал, повздыхал. — А уж когда шум начался, я и сообразил: то революционеры прокурора Александрова дожидались, его в ковер завернули и украли. Где он теперь?

— Ты бы, дурья башка, сразу все и рассказал сыскарям!

— Как расскажешь, когда с поста ушел, дома водку пил, с бабой в постный день лежал, а тут шантрапа под носом действовала. Это меня со службы вмиг высвистели бы — без выходного пособия.

— Давно служишь в полиции?

— Без малого десять лет… — Евкарпий горестно взмахнул рукой. — На Пасху как раз в первый разряд переводят. Отсутствовал всего ничего, а вышел — карамболь с краковяком. И делать ничего другого не умею, а тут квартирного довольствия годового — сорок рублей, дрова казенные и четыреста двадцать рубликов-с жалованья. — Вздохнул. — Остальное я сам зарабатываю. — Повернулся к жене: — Матвеевна, собери мне чего для тюрьмы.

Соколов надел шубу, строго произнес:

— Я тебя, Евкарпий, в тюрьму брать не буду. Понадобишься — пришлю за тобой.

Жена Евкарпия схватила руку Соколова и осыпала поцелуями:

— Спасибочки, что в тюрьму не взяли! Карпуша только насчет бабьей плоти невоздержанный, а так он хороший, исправится…

Сыщик отвесил подзатыльник Евкарпию и направился к двери. Тот, счастливый исходом дела, вдруг воскликнул:

— Ваше превосходительство, тут у меня кое-что… Обнаружил после этих господ, на ступеньках в подъезде лежало. — Евкарпий полез в кладовку, где хранилась разная хозяйственная утварь — метлы, щетка, какие-то тряпки.

Повозившись, он вытащил стеклянную, плотно закупоренную банку, вытащил оттуда полотенце и завернутую в него губку, протянул все это Соколову:

— Воняет гадостью! А я все забывал дать своей бабе, чтоб простирала. Руки вытирать самый раз.

Соколов втянул воздух и понял: губка и полотенце смочены эфиром, который употребляется для наркоза.

— Молодец, Евкарпий! Положи обратно в банку, закупорь, я с собой возьму.

Сыщик пожал руки хозяевам и удалился.

Любовные связи

Для начала Соколов отправился домой.

Он не стал снимать шинель. Сказал Лушке, открывшей дверь:

— Дай простыню да урну из чулана достань.

Лушка, девица нежная, со страхом и отвращением подала урну.

Сыщик завернул в простыню урну с прахом прокурора Александрова, туда же положил банку с полотенцем и губкой.

Через минуту-другую, держа под мышкой страшный сверток, сыщик вновь покатил на Тверской бульвар в охранное отделение.

Соколов поднялся в кабинет Мартынова.

Сыщика ждал сюрприз. В кабинете кроме начальника охранки и его любимца, верткого, быстрого в движениях и мыслях поручика Алябьева, сидел в кресле Сахаров. Товарищ министра поднялся с кресла, шагнул навстречу:

— Здравствуй, Аполлинарий Николаевич!

— Какими судьбами, Евгений Вячеславович?

Сахаров тяжело вздохнул, развел руками:

— Нелегкими судьбами! Потом расскажу… По разным служебным делам заглянул в первопрестольную и в свободную минуту заспешил сюда.

— Обсуждаем пропажу прокурора, — объяснил Мартынов. — Очень загадочное дело. — С интересом взглянул на сверток. — Что это у вас, полковник?