Триумф поражения

— Это он и она. Просто они оба — полковники. Второй брак, — смеюсь я, и мой смех подхватывают все.

— Я о вашей свадьбе с Сашей, Ниночка! — радостно объясняет пожилая женщина, ласково глядя на меня.

Все замолкают, а я краснею, неловко улыбаясь в ответ. Молчание прерывает Саша, который встает и, не отпуская моей руки, кивает Прохору Васильевичу, который приносит… гитару. В абсолютной, просто вакуумной тишине, Саша, поцеловав, отпускает мою руку, снимает пиджак, оставшись в одной белой рубашке, отставляет стул и садится на него, подмигнув мне.

— Холодильник играет на гитаре?! — шепчет мне Димка, не веря своим глазам и толкая меня в плечо. — Поющий Холодильник?

У меня нет сил и желания отвечать, потому что Саша начинает играть и петь:

Твои глаза подобны морю,

Я ни о чем с тобой не говорю…

Я в них гляжу с надеждою и болью,

Пытаясь угадать судьбу свою.

Воспоминания захватывают меня теплой волной, накрывая, оглушая, отрезая от мира и от всех этих людей, дорогих мне, но единственным я могу назвать только одного.

— Вы? — спокойно, бархатно произносит брезгливый Хозяин.

— Я? — ласково переспрашиваю я.

— Кто вы? — Хозяин медленно опускает взгляд с моего лица на огромный пуловер крупной вязки, черный с белыми, розовыми и зелеными снежинками, черные джинсы с дырками на коленях. А что? Это классика уличного стиля. Такие имеются в гардеробе каждой уважающей себя трендовой девушки. Дырки — пикантная изюминка образа. Как назвала этот образ Ленка? А! Сдержанно-кричащий.

Вот прямо сейчас у моего молодого Хозяина тоже сдержанно-кричащий вид, и он ждет моего ответа.

— Это Нина Симонова-Райская, — докладывает Римма Викторовна, мягко и сочувственно мне улыбаясь. — Наш… Ваш арт-директор.

— Мой? — с сомнением переспрашивает Хозяин и снова смотрит на меня, вернувшись к моему лицу.

Дерзко смотрю на Александра Юрьевича, взглядом демонстрируя непонимание такого пристального интереса с его стороны.

— Вот с вас и начнем, Симонова-Райская, — безэмоционально говорит Хозяин, поправив воротник белоснежной рубашки. — Начнем знакомство с агентством.

В них движутся лучи и тени,

Чем глубже в них, тем тише и темней…

В них силуэты зыбкие растений

И мачты затонувших кораблей.

— А что выбрали бы вы? — вдруг серьезно спрашивает Холодильник.

— Я? — мечтательно закатываю глаза. — Я давно коплю на путешествие. Я бы выбрала Париж. Я была в Италии, в Испании, в Германии. Но давно, еще школьницей. Мне моя прабабушка дарила путевки. А во Франции я не была. Мне кажется, что именно Париж — город влюбленных.

Вторая горячая ладонь накрывает второе мое колено.

— Полетели! — читаю я по губам.

— Куда полетели? — читает он по моим губам.

— В Париж.

— Когда?

— Если хочешь, то прямо сейчас. Сегодня.

Открываю рот и не могу его закрыть. Потом начинаю чувствовать, как раздражение, гнев, злость порциями поступают в мой организм.

— Александр Юрьевич! — кричу я. — Я не буду вашей любовницей. Ни в Москве, ни в Париже, ни в раю!

Я понял все, я не обманут

И ничего хорошего не жду,

Пусть мой корабль туда еще не втянут,

Я сам его на камни поведу!

— Вот она, ваша правая сторона, Нина, черная, как ночь. Это ваши сумасбродные идеи, сумасшедшие проекты, горячая и неуправляемая натура, — Холодильник мягко опускает правую руку под мою правую грудь.

— А это ваша левая сторона, белая, чистая, целомудренная. Это то, какой вы могли бы быть, если бы не шли на поводу у своей буйной, я бы даже сказал, больной фантазии, — левая рука Холодильника поднимается под левую грудь.

Одуревшим взглядом смотрю на наше отражение. Кожа горит под его горячими руками, которые он не убирает.

— Это убийственный коктейль, госпожа Симонова-Райская, — шепчет Хозяин, своими губами щекоча кожу моей шеи.

— Вам не понравился сегодняшний вечер? — сглотнув, спрашиваю я, не в силах ни оттолкнуть его, ни отойти самой.

— Да. Мне не понравился этот вечер, — подтверждает мое предположение Холодильник. — Он был прекрасен, но…

— Но? — дрожу я от напряжения и от осознания тяжести его рук под моей грудью. Что будет, если он переместит руки выше?

И все страдания и муки

Благословлю я в свой последний час,

И я умру, умру, раскинув руки

На темном дне твоих зелёных глаз…

Подхожу к окну и смотрю на то, как Холодильник жмет руку деду, и понимаю, что люблю его…

Потом вижу, как Холодильник подходит к уличному рукомойнику и, набрав щедрую горсть холодной воды, умывается… раз… другой, и понимаю, что люблю его…

Потом, наблюдаю, как он, словно большой пес, отряхивается, и понимаю, что люблю его…

Холодильник открывает дверцу автомобиля, и я срываюсь с места, выбегая на улицу в "носочках" Ильича.

— Саша! — кричу я без голоса, который кончается, словно исчерпан лимит на сегодня, и я хриплю снова. — Саша!

Он замирает, держа одной рукой открытую дверь и глядя на меня спокойно, равнодушно, по-деловому. Дед вскидывает брови, в его карих глазах мелькает огонек радости и надежды, которого нет в глазах у внука.

Хочу подбежать, но вместо этого медленно подхожу к Саше, который сосредоточил свой пустой взгляд на моих "носочках".

— Да, Нина? — вежливо обращается ко мне Саша. — Ты что-то забыла?

— Да! — смело говорю я, хотя сердце колотится по-воробьиному часто-часто. — Я забыла тебе сказать, что я тоже тебя люблю.

Голос у Саши теплый и мягкий. Он поет, не отрывая от меня своих глаз и не отпуская мои глаза, не позволяя отвести, закрыть, даже моргнуть.

Песня заканчивается. Саша встает, отдает гитару Прохору Васильевичу и подходит ко мне. Я глохну от тишины, она кажется мне невероятной. И в этой тишине раздается тихий вопрос Саши, который все равно кажется громким: