Триумф поражения

Тосты гостей были обговорены мною заранее с каждым. И это был не дежурный набор слов с пожеланиями счастья каждому, но уже не в одной семье, а хронологически продуманный экскурс в семейную жизнь Тарасовых.

Мать Галины Ивановны остроумно рассказала о том, как еще молодой Степан Ильич ухаживал за ее дочерью. Мать Степана Ильича благодарила бывшую невестку за единственную внучку Ириночку, свет очей всей родни. Сослуживцы из театра вспоминали лучшие партии Галины Ивановны. Ученики Степана Ильича порадовали всех пьесой-шуткой, исполненной на трех флейтах. Дочь Тарасовых Ирина, художник-оформитель одного из крупных издательств, написала две картины, которые назвала "Он и Она". Первую, черно-белую, контрастную и какую-то резкую по настроению она дарит матери, а пастельную, нежную — отцу.

— Я знаю, дорогие мои, что вы давно приняли это решение, и уважаю его, — начинает свою речь Ирина. — Благодарна вам за то, что, договорившись о расставании, вы терпеливо привыкали к этой мысли и берегли меня. И если вы искренне считаете, что не вместе вам будет лучше, то никто не имеет права указывать вам на обратное. Вы взрослые состоявшиеся люди, много сделавшие и в своей профессии, и для меня. Спасибо Вам! Я вас люблю. Постарайтесь быть счастливыми, если этого вы сейчас ищете.

— Молодец, Нина! — салютует мне бокалом лимонада Димка. — Умно. Тонко. Твоя редактура?

Весь вечер Холодильник сидит мрачный и неразговорчивый. Он расслабляется только во время исполнения музыкальных номеров. Когда начинают говорить гости, он заметно напрягается, словно ждет провокации.

Финальная часть вечера просто вышибает дух из мощного тела Холодильника, делая его серые глаза черными. По моей задумке последними тостами обмениваются бывшие супруги. Сначала Галина Ивановна вспоминает, как была влюблена и даже сбежала из дома, чтобы быть вместе со Степаном, и показывает всем медное колечко, которое стало его первым подарком. Потом Костик показывает гостям видеофильм, сделанный им вместе со Степаном Ильичом в формате фотоальбома. Сам же Степан Ильич берет в руки гитару, и звучит песня, которую дружно, со слезами на глазах подпевают гости.

Я иду по ночному городу,

Фонари головой качают,

Делят рельсы всю землю поровну

На свои и чужие вокзалы.

На свои и чужие улицы,

Перекрестки, дома, бульвары,

А под ними планета кружится,

Как простой перебор гитары.

Холодильник смотрит на меня сумасшедшими глазами, в которых явно читается приговор: "Вы ненормальная!"

Как стремительно время кружится,

Как безумно бежит дорога.

Чтоб уехать так много нужно нам,

А вернуться чтоб — так немного.

Возвращаемся непременно мы

К городам своим и вокзалам,

А гитары струна задумчива,

Нам так многого не сказала.

Наша "массовка" стройно и неожиданно для всех подхватывает песню, последние слова которой звучат трогательно и оптимистично одновременно.

Фонари от рассвета жмурятся,

Поднимают дугу трамваи,

Мы вернулись к любимым улицам,

Где так долго мы не бывали.

В синем воздухе дождик мечется,

Сыплет капли на город спящий,

А гитарные струны шепчутся

И глядятся в асфальт блестящий.

— Полное впечатление, что мы на юбилее Дня свадьбы! — говорит расчувствовавшийся Димка. — Нинка — ты талант, если не гений!

Когда довольные клиенты и их гости покидают агентство, Холодильник, прямо посмотрев мне в глаза жестким и даже злым взглядом, молча уходит к лифту.

— Он злится, что ему понравилось! — смеется Димка. — И что причин закрывать проект нет!

— Он его идеологический противник. Сам знаешь, что мало кому мой проект нравится, — вздыхаю я, разувшись и с наслаждением вытянув ноги, уставшие от шпильки. За три недели правления Нового Хозяина я разучилась носить каблуки.

— Есть спрос — есть и предложение! — утешает меня Димка. Ты — молодец! Хозяин оценил и отцепится от тебя, вот увидишь.

Но увидела я прицепившегося Хозяина.

Напевая и размахивая снятыми туфлями, босиком поднимаюсь на третий этаж. Большое зеркало в кабинете отражает счастливую и довольную собой, молодую и красивую (хочется надеяться!) женщину.

— Я понял, что в вас не так! — раздается голос за моей спиной. — Вы совершенно лишены эмпатии. Вам нравится издеваться над людьми. Вы получаете от этого почти сексуальное удовольствие.

В зеркале отражается Александр Юрьевич, стоящий вплотную ко мне. Через тонкую ткань платья я чувствую пуговицы его пиджака. Левой рукой Холодильник обнимает меня за талию, а правой рукой берет за подбородок, поднимая мое лицо, поворачивая его направо и налево.

— Только посмотрите на свое лицо! Оно светится от счастья! Вы только что вытащили наружу два сердца, оголили их, выдавили из них воспоминания, желания, мечты и пустыми вставили обратно. Вы страшный человек!

Мое сердце стучит с перебоями. Ни о чем, кроме его рук, мозг не думает, а между тем, ученые утверждают, что тезис о десяти процентах использования мозга, — миф, научно опровергнутый. Но в моё сознание больше информации не помещается.

— Поражаюсь, как Тарасовы на это согласились, — негромко говорит Холодильник, не убирая левую руку, а правую перекладывая на мое горло и слегка надавливая так, что моя голова затылком ложится на его плечо.

Так мы и отражаемся в зеркале: высокий мужчина с горящими темнотой серыми глазами, и черно-белый вариант Нины Симоновой-Райской, четко разделенный на две половины.

— Вот она, ваша правая сторона, Нина, черная, как ночь. Это ваши сумасбродные идеи, сумасшедшие проекты, горячая и неуправляемая натура, — Холодильник мягко опускает правую руку под мою правую грудь.

— А это ваша левая сторона, белая, чистая, целомудренная. Это то, какой вы могли бы быть, если бы не шли на поводу у своей буйной, я бы даже сказал, больной фантазии, — левая рука Холодильника поднимается под левую грудь.

Одуревшим взглядом смотрю на наше отражение. Кожа горит под его горячими руками, которые он не убирает.

— Это убийственный коктейль, госпожа Симонова-Райская, — шепчет Хозяин, своими губами щекоча кожу моей шеи.

— Вам не понравился сегодняшний вечер? — сглотнув, спрашиваю я, не в силах ни оттолкнуть его, ни отойти самой.

— Да. Мне не понравился этот вечер, — подтверждает мое предположение Холодильник. — Он был прекрасен, но…

— Но? — дрожу я от напряжения и от осознания тяжести его рук под моей грудью. Что будет, если он переместит руки выше?

— Но ужасен, — противоречит самому себе Александр Юрьевич, действительно, медленно, очень медленно сдвигая руки чуть выше.

— Нина! Вы не знаете, где Саша, Александр Юрьевич? — за дверью моего кабинета раздается голос Светланы.

Александр Юрьевич так же медленно, словно совсем рядом не стоит его невеста, убирает руки и делает шаг назад. Дверь осторожно открывается, и в мой кабинет заходит Светлана, молодая, свежая, бодрая.