Триумвират. Творческие биографии писателей-фантастов Генри Лайон Олди, Андрея Валентинова, Марины и Сергея Дяченко

Заклятие на Лысенко, лысенковщину Дяченко наложит в своих фильмах «Звезда Вавилова» и «Николай Вавилов». Он накажет жуликов от науки и реабилитирует многих прекрасных ученых.

Но давайте вернемся в 1963–1964 годы. Одновременно с книгами по генетике, Сергею на глаза попадается только что вышедшая книга «Живая клетка» Ж. Браше – атлас с электронными фотографиями. Он видит деление клеток и танец хромосом – все четко и ясно, не нужно ничего воображать и додумывать – вот же – смотри, делай выводы. Простым, доходчивым языком автор рассказывал, что такое гены, хромосомы, что такое жизнь и ее суть. «Клетка бессмертна, потому что хромосомы делятся пополам – это и есть бессмертие»! – Сергей уверовал в правоту генетики, сразу же решив посвятить ей свою жизнь. Наверное в других условиях, он имел все шансы сделаться страстным проповедникам, во всяком случае, со свойственным ему рвением Дяченко взялся за освоение новой темы, и первым делом, естественно, решил заразить «революционными» идеями свое ближайшее окружение. Тяжелее всего пришлось Сергею Степановичу, которого сын во что бы то ни стало вознамерился обратить в свою веру. День за днем старший и младший Дяченко спорили о генетике. То есть, в основном говорил Сергей-младший, в то время как отец предпочитал либо ловко уходить от темы, либо отговаривался незнанием и, главное, нежеланием вникать в суть излагаемого сыном, да и вообще, генетика не случайно под запретом, дал бог хорошие мозги – учись! Делай свое дело, а свернешь с дорожки – из института вылетишь и жизнь себе навсегда поломаешь.

Запрет еще больше растравил юношу, который теперь уже не только изучал давно спрятанные отцом книги, но и умудрялся где-то добывать новые. Те, что на иностранных языках, переводил со словарем, мучаясь над каждым словом, но тем не менее не бросая начатого дела. Долго ли, коротко ли, корпел Сергей над учебниками и статьями, собирая по крохам вожделенное знание, но свершилось неизбежное, он разобрался с генетикой.

В конце второго года обучения Дяченко сдавал экзамен по биологии, который принимала ученица и верная последовательница академика Лысенко, злейший враг и гонитель генетики – профессор Ксения Кострюкова. Она страстно верила в то, что из птенца кукушки при правильном подходе легко можно сделать, скажем, пеночку или воробья. Достаточно изменить условия существования птенца, и коричневые перья и характерное чириканье ей обеспечены. Она откровенно смеялась над таким понятием, как наследственные болезни, считая их выдумками буржуазных ученых. Ну, и все в том же духе – «генетика – продажная девка империализма, оружие в руках эксплуатирующего класса». И надо же, чтобы знавший биологию достаточно хорошо и не ожидавший подвохов от своих ангелов-хранителей Сергей вдруг вытащил билет именно о генетике.

А дальше началось представление. Конечно, безопаснее было забыть на время о полученных «в подполье» знаниях и сообщить экзаменаторше то, что та жаждала услышать, но как же тогда: «на костер пойду, умирать буду, от генетики не откажусь»? Никто бы не обвинил Дяченко в предательстве, не посмотрел бы косо, не назвал вероотступником, но… он вдруг дал шпоры обленившемуся за сессию тощему Росинанту и понесся в бессмысленную и прекрасную атаку, зажмурив от ужаса глаза, но все еще не теряя бредовой надежды успеть хотя бы перед смертью обратить твердокаменную собеседницу в истинную веру. Дяченко сделал несколько достаточно точных выпадов, с ходу выпалил об атласе и хромосомах, которые можно увидеть через микроскоп, но Костюкова ловко отбила все его аргументы, признав фотографии грубой подделкой. Он говорил о живой клетке, генах, об открытии двойной структуры ДНК Уотсоном и Криком…

Костюкова сыпала цитатами из Лысенко, все время посмеиваясь над незадачливым героем, вызвавшим на бой противника, силы, знания и опыт которого превосходил все, чем мог оперировать странствующий рыцарь и бедный студент. В конце концов она с блеском доказала, что генетика – это лженаука, «уложив Сергея на обе лопатки» и посулив, что, если тот не попросит пощады, вобьет ему в зачетку кол по биологии. Не осиновый, понятное дело, но с отметкой ниже тройки в институте ему не быть.

Двойка за экзамен – автоматическое отчисление из института! Сергей был подавлен. Самое обидное, что в то время он еще только начал изучение генетики и не умел четко отстаивать свои позиции, полностью уходя в эмоции. Это было ужасно.

Узнав о провале сына, отец пришел в ужас и умолял Сергея пересдать экзамен. Сын не возражал против пересдачи, но при этом был вынужден поставить родителя перед фактом: если еще раз попадется генетика, он не отступится от принципов. Сергей Степанович мог бы пригрозить или приказать, но, зная характер своего отпрыска, вынужден был страдать молча.

Сергей-младший действительно явился на экзамен, но на этот раз, похоже, злополучный билет по генетике не достался вообще никому, в колоде недоставало одной, роковой для Дяченко, карты!

А через год все изменилось, генетика была реабилитирована и снова разрешена, более того, вышел учебник для учащихся московского университета. Ксении Косрюковой вскоре пришлось уйти из мединститута, ибо она тоже не отказалась от своей веры.

Закончилось преподавание анатомии, гистологии и прочих наук, требующих от Сергея прежде всего тупой зубрежки. Началась физиология, патофизиология, основы терапии, хирургии, где можно было дышать свободнее. Сергей и здесь удивлял окружающих, на пару со своим закадычным дружком Константином Баевым – Кешей, как звали его однокурсники. В мединституте практиковалось обязательное посещение лекций и практических занятий – а как же иначе? Просто прийти и сдать зачет или экзамен было нельзя. Парочка была чемпионом по пропускам лекций, особенно по историческому материализму, диалектическому материализму, политэкономии – увы, едва ли не пятая часть дисциплин в советские времена были общественно-политическими. Как их чихвостили на разных собраниях! Многие преподаватели пытались наказать юных наглецов – но тех выручала память и сообразительность, они были отличниками. Сергей так вообще частенько шел отвечать на экзаменах первым и без обдумывания. И что характерно – если Сергей заочно изучал университетский курс биологии, то Кеша вообще, в нарушении всех тогдашних законов, параллельно учился на мехмате университета и закончил его. Блестящее знание математики помогло Константину Баеву стать выдающимся ученым-нейрофизиологом. Сейчас он живет и работает в Америке и написал книгу о работе мозга, которая, возможно, перевернет устоявшиеся представления. Между прочим, дружба еще со школьной скамьи объединяла Сергея и с другим выдающимся ученым – академиком Олегом Крышталем, ныне директором Института физиологии Ан УССР.

С пятого курса, Сергей пребывал в состоянии неописуемого восторга, потому что начали преподавать психиатрию и перестали досаждать анатомией. «Психиатрия – это наука общения с человеком, умение разбираться в потаённых мыслях и желаниях, помогать обрести радость и здоровье». «Может быть, профессия психиатра была мостиком в писательство – ибо и там, и там нужно было изучать “душу” человека» [60] . Дяченко был счастлив подобной перемене, немедленно влюбившись в психиатрию и теперь поднимая ее знамя наравне с генетикой.

60

Из статьи «О судьбе и продажной девке».

Психиатрию в институте преподавал профессор, Заслуженный деятель науки УРСР, Фрумкин Яков Павлович. Его отличали высокая общая культура в области литературы, живописи, музыки и разносторонняя собственная художественная одаренность: он рисовал и писал стихи. В течение нескольких лет Фрумкин, обучаясь на медицинском факультете Московского университета, был студентом Московского училища ваяния, живописи и зодчества. Знал массу языков, а в юные годы работал, говорят, санитаром в Германии у самого Эмиля Крепелина, знал Эйгена Блейлера – основоположников современного учения о шизофрении, видел Зигмунда Фрейда и других светил психиатрии.

Очарованный новыми знаниями и возможностями, совершенно покоренный обаянием и умом Якова Павловича, Дяченко употребил все свое красноречие, дабы убедить учителя написать министру здравоохранения, чтобы тот в порядке исключения разрешил студенту С. Дяченко специализироваться по психиатрии. В то время в мединституте не было такой специализации. Нет – так будет! – Фрумкин не мог не одобрить выбор и упорство нового ученика, в котором он уже видел большой потенциал. Целый год, весь шестой курс Сергей трудился на кафедре психиатрии, считая это за высшее счастье для себя. Вообще, оказаться рядом с настоящим гением, иметь возможность видеть, как на твоих глазах он решает сложнейшие задачи… удача редчайшая в этом мире. И это школа мысли, урок настоящей демократии, урок творческого мозгового штурма, урок того, как можно гармонично построить взаимодействие молодежи и более опытных коллег.

«Заходит больной в острое отделение, и по очереди его все расспрашивают. Никто тебя не подгоняет, не перебивает… Последним задавал вопросы профессор – если видел в этом необходимость. Потом больной выходит, и начинается обсуждение, каждый по очереди ставит диагноз, назначает лечение… Тут уже возможны дискуссии, иногда до хрипоты. А потом наступает третий акт – профессор делает заключение, оценивая все увиденное и высказанное. И вот это уже не только наука, но искусство. Все видят ситуацию в двух измерениях, а он в трех! Самой простой, казалось бы, случай в интерпретации Якова Павловича превращался в поразительное путешествие вглубь личности человека. Не бывает неинтересных больных – бывают неинтересные психиатры, – говорил Яков Павлович. И он прав, потому что личность человека, его анамнез и статус всегда уникальны, и порой именно в деталях детства, скажем, сокрыта тайна болезни», – так об этом рассказывает Сергей Сергеевич.

Казалось бы, многие рвутся в предсказатели, а Яков Павлович реально объяснял, что произойдет с больным через две-три недели. Он почти не ошибался в диагнозе, в прогнозе развития болезни… Сергей наблюдал за старым учителем и вскоре интуитивно тоже попробовал себя в роли диагноста. Самое смешное – получилось! Раз, другой… говорят, после двух – система. Безусловно, юноша имел чутье, редкий природный дар!

Поняв это, Яков Павлович держал Дяченко рядом с собой, доставая для него редкие книги, позволяя заглядывать в собственные записи, делясь с учеником сокровенными знаниями, недоступными широкой аудитории. Позволял публично спорить с собой студенту! Из-за такого явного благоволения профессора к молодому человеку Сергея либо ненавидели, либо, принимая решение учителя за аксиому, превозносили Дяченко как своеобразный феномен. Сергей же – добрая душа, казалось, не замечал косых взглядов, все его восприятие было сосредоточено на Фрумкине, он много читал, изучал, постоянно, иногда зло и напористо, спорил с наставником, кстати и некстати задавал провокационные вопросы и надоедая добрейшему профессору с генетикой. Когда накопились знания – появились и первые сомнения. Пропала способность «видеть» больного. «Он потерял дар!» – неслось вслед понуро плетущемуся по коридорам института Дяченко. Впечатлительный Сергей временами полностью утрачивал веру в себя, но учитель не сдавался, он-то знал, подобное падение закономерно, и скоро все снова вернется на круги своя, только будет еще лучше, и главное, прочнее. И правда, прошло какое-то время – и Дяченко снова начал «видеть», но теперь это уже было не на основе одной только интуиции, а подкреплено реальными знаниями. Вскоре в студенческом сборнике появилась его первое научное исследование по психиатрии.