Трое за те же деньги (сборник)

— Конечно. И все получилось хорошо. Сам знаешь. Неплохо, если бы существовал закон, по которому людей обязали бы друг другу доверять. Все бы удивились, увидев, как здорово пойдут дела.

— Ты — сумасшедший.

— Очень хорошо, я — сумасшедший. Но почему тебе не удалось найти приличную работу? С твоими армейскими характеристиками и всем прочим ты вполне мог чего–то добиться.

— Не знаю, черт возьми, — нетерпеливо отмахнулся Эрл. — Никто не знает, как все получается. — Он снова начал ковылять взад–вперед перед камином, чувствуя как его неожиданно охватывает отчаяние. — Просто ничего не вышло, вот и все. Я пытался устроиться. Так уж получилось. Посмотри на любую улицу. Ты увидишь людей, которые бредут со стеклянными глазами. Что с ними случилось? Думаешь, они знают? — Эрл остановился и ударил кулаком по столу. — Ни черта они не знают! Они станут рассказывать тебе про мать или отца, может быть про девушку, но ничего не смогут рассказать про себя. Они не знают, что случилось, просто не знают. Вот почему в рассказах и фильмах речь всегда идет о героях. Жизнь лодыря и бездельника не имеет смысла и никого не интересует. Это просто… — В бессильной ярости он покачал головой. — Это просто никому не нужно.

— Но ты же не какой–то сломавшийся и всеми покинутый отщепенец. Ты сильный здоровый человек. Мог бы стать строительным рабочим, водителем тяжелого грузовика, лесорубом или кем–то еще… Или работать в организации ветеранов, с такими данными вполне мог бы служить в качестве примера.

— А, брось ты, — устало буркнул Эрл. — Я оказался непригоден к мирной жизни, вот и все. И я это знаю. Самое печальное, что я это знаю.

— Многие думают о себе точно так же. Загляни в бар, где хандрят, слушая блюзы, и увидишь множество таких людей. Вот почему блюзы так популярны. Они не для героев и крутых парней. Они для тех, кто потерял себя и запутался.

— Нет, ты не понимаешь…

Эрл с беспокойством пытался облечь свои чувства в слова. Он понимал, что сейчас важно быть честным: предоставлялся шанс сыграть в открытую. Никогда прежде он не пытался этого сделать; чувство страха и вины всегда его останавливало.

— Вот послушай! Я знаю, что из меня ничего не вышло, — медленно и спокойно произнес он. — Я не имею в виду, что оказался пьяницей или бездельником, или ещё кем–то в этом роде. Все, что я делал, не имело с этим ничего общего. Все, что я делал, могло сложиться и хорошо, но у меня ничего не получилось.

Эрл выругался про себя, взбешенный тщетностью своих слов.

— Не знаю, как сказать, — покачал он головой. Найти подходящие слова оказалось также трудно, как в перчатках поднять булавку — задача тщетная и безнадежная.

— Ты понимаешь? — в отчаянии воскликнул он. — Видимо, материал, из которого я сделан, оказался непригодным. Вот что я пытаюсь сказать. У меня такое чувство, что меня собрали из частей, купленных на свалке. И я никогда не мог от него отделаться. Неужели ты не понимаешь, что я имею в виду?

— Это бессмыслица. Почему ты так думаешь?

— Ты не понимаешь. Ты меня не слушаешь. — Эрл сел на край дивана и с беспокойством посмотрел на Ингрэма. — Возьми автомобиль, который собрали из дешевых поношенных частей. И заправили разбавленным водой бензином и грязным маслом. Что с ним произойдет? Он наверняка сломается, рассыплется на части. Можно сколько угодно с ним возиться, мыть и полировать, все равно проку не будет. Вот и я вроде такого автомобиля, и всегда про себя это знал. — Эрл тяжело дышал. — Я знал это. Иногда я смотрел на свои руки и думал об этом. Я видел кожу, вены, волосы и понимал, что все это никуда не годится.

Он смотрел на Ингрэма в тишине, прерываемой только слабым храпом старика, спавшего в углу. Холод и вонь в большой пустой комнате, казалось, заставляли их стать ближе друг другу, сжимая в единую человеческую ячейку. Страх и напряжение Эрла немного ослабели; неожиданно он почувствовал себя с Ингрэмом свободнее, понял его, и теперь захотел, чтобы тот тоже его понял. Он осознал, что они оба оказались в одинаково безвыходной ситуации. Не просто в беде… тут было нечто большее. Он подумал, что они живы и одиноки, и что–то помогло ему понять, что оба этих слова в известной мере означают одно и тоже; одно вытекает из другого. Это понимание не вызывало ужаса; настоящий ужас возникает, если не знаешь, что каждый человек сталкивается с той же проблемой. Что каждый одинок. Не только ты…

— Видишь ли, Самбо… — Эрл немного поколебался. — Ты не возражаешь, что я постоянно называю тебя Самбо?

— Это такое же имя, как любое другое.

— Ну… — Эрл взглянул на свои грязные руки, на грязные ногти и завитушки волос на смуглой коже. — Я всегда знал, что от меня мало проку. Потому что знал, откуда я взялся. Знал своего старика. — В этом признании слышалась боль, но не стыд; просто констатация очевидного горького факта.

— Это груз, который нужно нести, — сказал Ингрэм. — Но, черт возьми, вы и ваш старик — это два разных человека. Он есть он, а ты есть ты.

— Я знаю, — задумчиво протянул Эрл. — Я так себе это и представлял. И ты сказал мне, что я глуп.

— Не глуп, — сказал Ингрэм, покачав головой. — А просто не слишком сообразителен. Большая разница. Давай выпьем по этому поводу, хорошо?

Пока он разыскивал стакан Эрла, с кухни вошла Крейзибоун, тихонько что–то напевая про себя.

— Идут охотники за лисами, — радостно заявила она. — Я только что видела на лугу одну из их собак. О, какое интересное зрелище. — Она медленно сделала легкий пируэт, заложив обе руки за голову. — Джентльмены в красных камзолах и такие спокойные и красивые леди, и лошади прыгают через изгороди. — Она пронзительно рассмеялась. — Иногда случается так, что леди падают на свои симпатичные круглые зады. О, честное слово, это великолепное зрелище.

Старик заворочался под одеялами.

— Ты меня разбудила, — раздраженно проворчал он.

— Пожалуй, я предложу Лорен спуститься вниз, — сказал Ингрэм. — Мы заболтались и продержали её там больше часа.

Крейзибоун посмотрела на детали, которые Ингрэм извлек из радиоприемника.

— И не пытайтесь собрать его, — сказала она, решительно покачав головой. — Она снова разобьет.

— Кто? — спросил Ингрэм.

— Женщина. Она плохо воспитана и вредная, этого вы не найдете у настоящих леди. Леди должны быть нежными и мягкими.

— О чем она? — спросил Ингрэм Эрла.

— Она — сумасшедшая. Лори просто споткнулась и ударилась о стол.

— Ха — ха, — весело рассмеялась Крейзибоун. — Это она так рассказывает. А сама подняла приемник и швырнула его на пол. И я знаю, почему она так сделала.

Ингрэм посмотрел на разбитый корпус приемника. В самом деле, уж слишком он раскололся для простого падения со стола… У него зародилась легкая тень сомнения.

— И почему она его разбила? — медленно спросил он.

— Ей не нравилась музыка, — охотно и искренне заявила Крейзибоун. Она не мягкая и не нежная. Вот уж несчастье для настоящего мужчины!

Ингрэм вздохнул, глуповато улыбнувшись Эрлу; подозрение, которое уже почти сложилось, заставило его почувствовать себя очень неловко.

— Ну и дает, — сказал он. — Она бы неплохо смотрелась в армии.

Но Эрл на него не смотрел; он пристально вглядывался в окно, за которым волны белесого тумана тянулись по размокшим полям.

— Тебе лучше подняться наверх, — медленно произнес он. — Присмотри за этими охотниками.

— Конечно, Эрл. Хорошо.

Глава двадцать первая