Трое

Он замолчал и как-то странно всхлипнул жадным звуком.

– Ну?
– спросил Илья, увлечённый его рассказом.

– Застала нас жена докторова... чёрт бы её взял! И барыня хорошая ведь, дура дьяволова! Бывало, тоже говорила со мной... славно так... Красивая... ведьма!..

– Ну?
– повторил Илья.

– Ну - шум поднялся... Прогнали Верку... Изругали её... И меня... Она - ко мне... А я в ту пору без места был... Проели всё до ниточки... Ну, а она - характерная... Убежала... Пропала недели на две... Потом явилась... одетая по-модному и всё... браслет... деньги...

Пашка скрипнул зубами и глухо сказал:

– Прибил я её... больно...

– Ушла?
– спросил Илья.

– Не-ет... кабы ушла, я бы в омут головой... Говорит - или убей, или не тронь... Я, говорит, тебе тяжела... Души, говорит, никому не дам...

– А ты - что?

– Я - всё делал: и бил её, и - плакал... А что я могу ещё? Кормить мне её нечем...

– А на место она - не хочет?

– Чёрт её уломает! Говорит - хорошо! Но дети у нас пойдут - куда их? А так, дескать, всё цело, всё - твоё, и детей не будет...

Илья Лунёв подумал и сказал:

– Умная она...

Пашка промолчал, быстро шагая в снежной мгле.

Он опередил товарища шага на три, потом обернулся к нему, остановился и глухо, шипящим голосом произнёс:

– Как подумаю я, что другие целуют её, - словно свинец мне в грудь нальётся...

– Бросить её не можешь?

– Её?
– с удивлением крикнул Павел.

Илья понял его удивление, когда увидал девушку.

Они пришли на окраину города, к одноэтажному дому. Его шесть окон были наглухо закрыты ставнями, это делало дом похожим на длинный, старый сарай. Мокрый снег густо облепил стены и крышу, точно хотел спрятать этот дом.

Пашка постучал в ворота, говоря:

– Тут - особенное заведение. Сидориха даёт девушкам квартиру, кормит и берёт за это пятьдесят целковых с каждой... Девушек четыре только... Ну, конечно, вино держит Сидориха, пиво, конфеты... Но девушек не стесняет ничем; хочешь - гуляй, хочешь - дома сиди,- только полсотни в месяц дай ей... Девушки дорогие, - им эти деньги легко достать... Тут одна есть Олимпиада, - меньше четвертной не ходит...

– А твоя - почём?
– спросил Илья, стряхивая снег с одежды.

– Н-не знаю, - тоже дорого...
– помолчав, тихим голосом ответил Грачёв.

За дверью раздался шум, золотая нитка света задрожала в воздухе...

– Кто там?

– Я это, Васса Сидоровна... Грачёв...

– А!
– Дверь отворилась; маленькая, сухая старушка, с огромным носом на дряблом лице, освещая Павла огнём свечи, ласково сказала.--Здравствуй... А Верунька-то давно мечется, ждёт тебя. Это кто с тобой?

– Товарищ...

– Кто пришёл?
– спросили откуда-то из тёмного, длинного коридора звучным голосом.

– К Вере это, Липочка...
– сказала старуха.

– Верка, твой!
– крикнул тот же звучный голос, гулко разносясь по коридору.

Тогда в глубине коридора быстро распахнулась дверь, и в широком пятне света встала маленькая фигурка девушки, одетой во всё белое, осыпанной густыми прядями золотистых волос.

– До-олго ты!
– низким грудным звуком капризно протянула она. Потом приподнялась на носки, положила руки свои на плечи Павла и из-за него взглянула на Илью карими глазами.

– Это - товарищ... Лунёв Илья...

– Здравствуйте!

Девушка протянула Илье руку, и широкий рукав её белой кофточки поднялся почти до плеча. Илья пожал горячую ручку почтительно, бережливо, глядя на подругу Павла с той радостью, с какой в густом лесу, средь бурелома и болотных кочек, встречаешь стройную берёзку. И, когда она посторонилась, чтобы пропустить его в дверь, он тоже отступил в сторону и уважительно сказал:

– Вы - первая!

– Ка-акой кавалер!
– засмеялась она. И смех у неё был хороший весёлый, ясный. Павел тоже смеялся, говоря:

– Ошарашила ты, Верка, парня... смотри-ка, как медведь перед мёдом, стоит он перед тобой...

– Да разве?
– весело спросила девушка Илью.

– Верно!
– с улыбкой согласился тот.
– Землю вы из-под ног у меня вышибли красотой вашей...

– Влюбись-ка! Зарежу!..
– пригрозил Павел, радостно улыбаясь. Ему было приятно видеть, какое впечатление произвела красота его милой на Илью, он гордо поблескивал глазами. И она тоже с наивным бесстыдством хвасталась собою, сознавая свою женскую силу. На ней была одета только широкая кофта поверх рубашки и юбка, белая, как снег. Не застёгнутая кофточка распахивалась, обнажая крепкое, как молодая репа, тело. Малиновые губы маленького рта вздрагивали самодовольной улыбкой; девушка любовалась собою, как дитя игрушкой, которая ему ещё не надоела. Илья, не отрывая глаз, смотрел, как ловко она ходит по комнате, вздёрнув носик, ласково поглядывая на Павла, весело разговаривая, и ему стало грустно при мысли, что у него нет такой подруги.

Среди маленькой, чисто убранной комнаты стоял стол, покрытый белой скатертью; на столе шумно кипел самовар, всё вокруг было свежо и молодо. Чашки, бутылка вина, тарелки с колбасой и хлебом - всё нравилось Илье, возбуждая в нём зависть к Павлу. А Павел сидел радостный и говорил складной речью:

– Как увижу тебя - словно в солнышке греюсь... и про всё позабуду, и на счастье надеюсь... Хорошо жить, такую красотку любя, хорошо, когда видишь тебя...

– Пашка! Славно как!..
– с восхищением вскричала Вера.

– Горячие! Сейчас испёк... Эй, Илья! будет тебе!.. Свою заведи...

– Да - хорошую!
– странным, каким-то новым голосом сказала девушка, взглянув в глаза Илье.

– Лучше вас - бог не даст!
– вздохнув и улыбаясь, сказал Илья.

– Ну, - не говорите про что не знаете...
– тихонько молвила Вера.

– Он знает...
– молвил Пашка, нахмурился и продолжал, обращаясь к Илье.
– Понимаешь - всё хорошо, радостно... и вдруг это вспомнишь... так и резнёт по сердцу!..

– А ты не вспоминай, - сказала Вера, наклонив голову над столом. Илья взглянул на неё и увидал, что уши у неё красные.

– Ты думай так, - тихо, но твёрдо продолжала девушка, - хоть день, да мой!.. Мне тоже не легко... Я - как в песне поётся - моё горе - одна изопью, мою радость - с тобой разделю...

Павел, слушая её речь, хмурился... Илья почувствовал желание сказать что-нибудь хорошее, ободряющее этим людям и, подумав, сказал:

– Что же делать, коли узла не развяжешь? А я... Так вам обоим скажу: будь у меня денег тысяча, - я бы вам! Нате! Примите, сделайте милость, ради вашей любви... Потому - я чувствую - дело ваше с душой, дело чистое, а на всё прочее - плевать!